Четвертый Рим - В. Галечьян

В это время отворилась одна из дверей, и слуга бросил на стол серебряный скелет, так устроенный, что его сгибы и позвонки свободно двигались во все стороны. Скорее всего скелет управлялся дистанционно, потому что, чуть полежав, он встал, взял невесть откуда припасенный бурдюк с вином и пошел, вихляя тазом, по краю стола и орошая из бурдюка всех присутствующих. Обойдя таким образом полный круг, он легко спрыгнул со стола, отбросил бурдюк, выпрямился и, звеня металлом при каждом движении, отправился к скорчившемуся у колонны провинившемуся. Мальчишка при виде его вскочил и попытался спрятаться за колонной, но скелет легко, в один прыжок, настиг его и, словно шутя, разорвал связывающие того железные звенья. Чем немало удивил Луция, который полагал, что серебро гораздо менее прочно, чем железо. Освободив таким образом мальчишку, скелет чисто человеческим движением повалился на колени и посмотрел пустыми глазницами в сторону Хиона, как будто ожидая какого-то знака.

Видимо, знак был подан, потому что скелет схватил обнаженного мальчика одной клешней за горло, другой за поясницу, высоко поднял над собой и застыл. Казалось, он ждал дальнейших приказаний от хозяина, который, задрав голову, пил из большой серебряной чаши с гравировкой громадными буквами: «Только для столетнего фалернского».

Похоже, вино опьянило патриция, потому что, забыв о мучениях слуги, он вдруг произнес речь.

— Столетнее! — воскликнул он патетически. — О ком из нас можно это сказать?! Значит, вино живет дольше, чем мы, жалкие людишки. А раз так, давайте пить, ибо в вине жизнь! Посмотрите на этот скелет, — продолжал он, указывая на застывший кусок серебра, сжимающий в рычагах человеческую плоть. — Никогда не мог поверить, что все мы станем такие. Когда впервые я узнал, что все мы смертны и мое тело, такое совершенное и теплое, станет добычей гниения и червей, вся моя природа взбунтовалась против непреложности этого божьего закона. Часами лежал я без сна и все думал, как превозмочь эту напасть — смерть. И решил я, — тут он понизил голос до шепота, — что единственный способ обмануть старуху — это прожить тысячу жизней за один отведенный срок. Вот я перед вами, друзья мои, любовник и воин, политик и поэт, гуляка и государственный деятель. А иногда для разнообразия и палач!

— Не надо! — крик мальчика взметнулся высоко под потолок и осекся.

Клешня скелета так сжала его горло, что он не мог издать ни звука. Хион с интересом следил, как пальцы скрываются в худенькой шее и черный ручеек обвивает серебряные кости рук.

— Наказание паче преступления, — сказал вдруг Хион, когда ноги слуги перестали дергаться в воздухе, и тотчас стальные кисти разжались и выпустили то, что осталось от мальчишки.

Набежавшие слуги унесли скелет и еще живого мальчика с передавленным горлом. Василий как-то притих, ему уже не хотелось никаких подарков, и голод у него прошел совсем. Однако вновь вошли прислужники и в сопровождении почетного эскорта внесли на серебряных противнях новые блюда. Посередине каждого подноса располагался украшенный крыльями заяц, а вокруг него жареные лесные птицы и жареное мясо дикого кабана, приправленное брусникой и черемшой. Общество разразилось рукоплесканиями, причем больше всех аплодировали восседающие рядом с грозным хозяином, и с усердием принялось за изысканные кушанья.

Краешком глаза юноша заметил, что во время всей трапезы гости не поднимались с мест и не ходили свободно за исключением его соседа слева, который, объевшись, вдруг во время всеобщего смеха встал с места и куда-то отлучился. Человек, взгромоздившийся на освободившееся место, показался Луцию очень знакомым. И когда новый сосед поднял голову, рассматривая фреску на потолке, юноша безошибочно узнал в нем директора своего лицея. Мысли Стефана Ивановича блуждали, видимо, где-то очень далеко, да и Луций старался скрыться от случайного взгляда, потому что директор, казалось, не собирался признавать его.

Луций глубоко задумался о том, не следует ли ему обнаружить себя, чтобы поставить точку над поездкой, да и вернуть сохраненные им документы Пузанского, которые покойные носил в особой папочке. Однако боязнь за судьбу брата, который при неудачном для него решении директора мог бы остаться здесь навсегда, перевесила, и юноша отвернулся как можно дальше к Василию, чтобы не быть замеченным. Вместе с тем, находясь совсем близко от своего шефа, Луций не мог автоматически не прислушиваться к переговорам, которые вел директор с вернувшимся толстяком. К тому же было забавно наблюдать, как два тучных переевших господина пытаются уместиться на кушетке габаритами с односпальную кровать.

— Римский клуб — прекрасный полигон для отработки идеологии, — жаловался толстяк, — но больше нет сил терпеть самоуправство этого идиота. — Толстяк мотнул головой в сторону Хиона, который, нагрузившись фалернским, сполз с сиденья и пытался показывать приемы борьбы воину, который был на две головы его выше и раза в полтора шире в плечах.

— Погоди, дай срок, — отвечал, понижая свой бас до громкого шепота, Стефан Иванович. — Пока его трогать нельзя, он же казначей и вся подпитка группировок идет через него. Но как только работа наша принесет плоды, мы отправим его собирать сыроежки и рыбку удить на природе. Подрывает подлец уважение к нам своими безобразиями. Да вот взять сегодняшний пир, на эти деньги можно батальон добровольцев одеть и вооружить.

— Вы с ним говорить не пробовали? — спросил толстяк.

Директор только крякнул и приподнялся, чтобы лучше рассмотреть молодую женщину, лежащую напротив него за фонтаном. Невольно продлив его взгляд, Луций увидал свою жрицу. К его удивлению, она была одета именно так, как и приснилась ему, и даже бриллиантовая диадема скрепляла ее собранные волосы. Огромным нервным импульсом юноша задержал желание броситься к ней и обнять ее драпированные шелком плечи.

Похоже, что и на Стефана Ивановича жрица произвела ошеломляющее впечатление, ибо, пошептавшись с толстяком, он вдруг вытащил из кармана короткой туники кожаный кошель и, порывшись в нем, извлек золотое кольцо с громадным черным камнем, вспыхнувшим на свету радугой огня.

— Иди, — произнес он, передавая кольцо толстяку, — преподнеси ей от меня. Это же жрица Сатаны, черный камень ей поможет.

Буквально через несколько секунд после того, как толстяк пошептался с жрицей и передал ей драгоценность, она спрыгнула с кушетки и смеясь обогнула фонтан. Подбежав к сопящему от усилий перевернуться Стефану Ивановичу, она ловко прилегла рядом и, хлопком подозвав ближайшего слугу, вытянула у него из рук две большие полные хмельной влаги серебряные чаши.

Луций лежал так близко от них, что при желании мог бы коснуться рукой плеча директора. Но ни для Стефана Ивановича, ни для жрицы он просто не существовал. Жрица, он это отчетливо видел, вдруг вырвала нить из туники директора и, омочив ее в вине, стала чертить в воздухе какие-то иероглифы.

— Я отвожу от тебя напасти и злобу богов, — улыбалась она. — Ты большой человек, а скоро станешь еще больше. Я омочила частицу твоей одежды в вине, надеясь, что она передаст мне часть твоей силы и твоего счастья. Ты сам не знаешь, какой подарок сделал нашему богу. Черный бриллиант, который ты мне подарил, с этой ночи займет почетное место среди пожертвований на алтаре.

— А какое место ты займешь этой ночью, баловница? — чуть хрипя, засмеялся Стефан Иванович и нежно обнял жрицу. — Могу я надеяться, что это место будет спальней и для меня.

Жрица не отстранилась, но ее голос стал звучать чуть глуше, а глаза, наоборот, еще больше заблистали.

— За этот камень ты мог бы скупить на ночь всех девок клуба, — сказала она лукаво. — А ты просишь, как милости, свидания с бедной священнослужительницей. Неужели я тебя в самом деле так распалила? Или ты хочешь воспользоваться жрицей, чтобы услышать Его?

Директор отрицательно покачал головой.

— Я хочу тебя, — сказал он грубо. Луций не слышал ответа жрицы, потому что кругом вдруг начался невероятный шум. Набежавшие слуги постелили перед кушетками ковры с вытканными на них эпизодами охотничьих баталий. Поднимая страшный лай, в триклиний вбежали грудастые черные псы, италийские, как их называли легионеры, и со свирепым лаем стали носиться по коврам. Вслед за ними внесли громадное блюдо, под весом которого шаталась добрая дюжина слуг. Они тащили изрядного бычка с шапкой на голове и с корзиночкой, полной яблок, груш и винограда, в зубах. Бычка окружали поросята из слоеного теста, которые как бы присосались к нему. Рассечь тушу вызвался какой-то гигантских размеров юный блондин, очень хорошо одетый, но явно служащий по другому ведомству. Вытащив охотничий нож, он с силой ткнул бычка в бок, и из разреза выпорхнула стая дроздов. Поднялась суматоха, потому что к ножке каждой птицы был привязан номерок, определяющий подарок, который причитался счастливцу, поймающему дрозда.