Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Это по поводу денег для устройства насоса, — объяснила она. — Я говорила с одной знатной дамой.

Записка была тут же порвана и брошена в жаровню. Прачки недоверчиво переглянулись, а когда вечером к воротам прачечной подкатил роскошный экипаж, из окна дома выглянул даже Клеман.

Фехтовальщица встала со скамьи и под молчаливыми взглядами окружающих проследовала к карете. Экипаж не был знаком девушке, и она немного замялась у его дверки.

— Ты Жанна? — спросил кучер.

– Да, но…

— Садись быстрей! Не велено медлить.

— В карету садиться? — разволновалась вдруг Женька.

— Ну, не шею же мне!

С запяток спрыгнул лакей и открыл перед фехтовальщицей дверку. Из салона протянулась рука в замшевой перчатке, а в глаза бросились серебряные пряжки сапог, в которых Генрих обычно выезжал на прогулки.

— Быстрей! — сказал фаворит короля.

Девушка взялась за его руку и запрыгнула в салон. Лакей закрыл дверку, и карета двинулась дальше.

— Мы куда? — спросила первое, за что смогла ухватиться в потоке охвативших ее чувств, фехтовальщица.

— В один тихий домик, — ответил, будто они расстались только вчера, Генрих.

Женька села напротив, а не рядом. Она чувствовала себя так, будто еле удерживала в руках стакан с горячим чаем, поэтому сторонилась любого соприкосновения со всем, что могло его опрокинуть и причинить ей боль.

— Как король? — спросила девушка, пытаясь говорить ровно.

— Король?.. Король сочиняет новый балет.

— Тогда передай ему, что я согласна на развод. Пусть он только оставит меня в покое.

— Ты думаешь, что я тебя бросил?

— Ты уехал.

— Да, но только после того, как король обещал мне, что тебя освободят от допросов с пристрастием. Он разве не сдержал свое обещание?

— Не знаю, я бежала из Бастилии до начала процесса.

— Ты не веришь мне?

Женька вздохнула, но ничего не ответила.

— Ты… больше не любишь меня, Жанна?

— … Люблю, но…

— Молчи и не надо никаких «но»!

Генрих сел рядом, взял фехтовальщицу за руку и поцеловал в истертую ладонь. «Стакан с горячим чаем» тотчас упал и ошпарил ее с ног до головы.

— Почему ты не приехал ко мне сразу? — спросила фехтовальщица, обняв его за наклоненную голову.

— Король не отпускал меня. Он тоже скучал, как и ты. Потом были приемы, сочельник, Рождество… Я не мог выйти, за мной, кажется, доглядывают, поэтому Клементина предложила взять свой экипаж. Сейчас все думают, что я у нее.

— Что же будет дальше? Ведь нам не дадут быть вместе.

— Сначала я найду какое-нибудь укромное местечко, чтобы ты могла там спрятаться и вытащу тебя из этой мерзкой прачечной.

— Я не могу сейчас уйти.

— Почему?

— У меня там дело, я его веду.

— Какое опять дело? — занервничал фаворит короля. — Тебе было мало «Божьей птички»?

— Это необходимо, я должна его закончить.

— Тебя ищут, а ты ведешь какое-то дело! Твоим делом должен быть я! Не для того я вернулся, чтоб ты думала о какой-то прачечной!

— Тогда ты зря вернулся, у нас ничего не получится, — отсела в сторону фехтовальщица.

— Хорошо, не торопись, давай сначала поужинаем. Этот свинья Мишо, наверняка, плохо кормит своих прачек.

— А где мы будем ужинать?

— В павильоне де Жанси. Мне достали ключ. Прости, но пока я не смог подобрать другого места.

Однако Женька отнеслась к выбору места для встречи гораздо спокойней, чем к желанию мужа оторвать ее от начатого дела. Место было безопасным, а призрака графа д’Ольсино она не боялась.

В доме был накрыт стол и горел огонь в камине. Подъехавшую пару встретил слуга из дома Клементины по имени Гаспар. Женька не стеснялась того, что голодна, и ела с аппетитом, а де Шале рассказывал, как проводил время в Монпелье и Монтобане.

— Скучно, — признался он. — Все пьянки, игра, случайные драчки… И дожди, дожди… Я спасался только тем, что перелистывал альбомы Ласаре… Не смейся. Ласаре — талантливый художник, а ты… ты бессовестная.

Генрих вдруг замолчал и какое-то время молча смотрел, как фехтовальщица пьет фруктовый напиток вместо вина, а потом спросил:

— Ты… ничего не хочешь мне сказать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— О чем?.. — слегка дрогнула и отвела взгляд в сторону девушка.

— О том, что беременна… Этот ребенок не мой?

– Что значит, не твой? — больше возмутилась предположению мужа, чем удивилась его осведомленности Женька.

— Ты оставалась одна. Неужели ты не виделась за это время с де Сандом?

— Виделась. Он даже хочет увезти меня в Италию.

— И что ты? Согласилась?

— Да. У меня не было другого выхода.

— Не было выхода? В Италию?!

Де Шале вдруг вскочил и набросился на фехтовальщицу, как Ренуар, когда пришел изнасиловать ее по приказу де Брука.

— Мне больно, Генрих, — сжатая в тисках грубых объятий пробормотала Женька.

— Мне тоже!

— Пусти, ты убьешь ребенка! Это наш ребенок! Меня начало тошнить еще в Бастилии! Я уже на втором месяце!

Генрих пришел в себя, ослабил хватку, и, мягко проведя по ее лицу рукой, поцеловал в висок.

— Прости, но ты сама понимаешь.

Женька простила, и они снова вернулись к мирному разговору.

— Откуда ты знаешь о ребенке? — спросила фехтовальщица.

— От Ришара Серсо, адвоката. Я нашел его, чтобы поговорить о твоем деле.

— Зачем? Меня еще не поймали.

— Можно настоять, чтобы процесс был заочным.

— И что он сказал? Он может нам помочь?

— Сказал, что мог бы добиться высылки, но теперь мешает какое-то твое участие в заговоре де Монжа. Марени, которого ты чуть не прикончила, доложил об этом королю.

— Я не участвовала в заговоре, все вышло случайно. Я просто помогла одному человеку уничтожить письма брата. Они хранились у де Лиль. Меня поймал Марени. Тот человек, которому я помогла, отбил меня у полиции, потом спрятал на Марне у де Грана. Де Гран — его знакомый, а не мой.

— Так поэтому де Гран в бегах?

— Да.

— А тот человек? Он твой любовник?

— Не говори ерунды, Генрих! Ты сам знаешь, что до тебя у меня никого не было.

— Да, прости. Тогда какого черта ты ему помогала? Он твой родственник?

— Можно сказать и так.

— Да, Ришар был прав, дело гнилое, — покачал головой де Шале. — Я еще раз переговорю с ним, и если окончательно выясниться, что шансов нет, мы уедем.

— На Луару?

— Лучше заграницу. Я сказал батюшке о твоей беременности. Он готов поддержать нас.

После ужина супруги поднялись в спальню, где Гаспар уже прогрел им постель. Женька разделась первая и нырнула под тяжелое одеяло.

— А почему ты не хотела говорить о ребенке? — спросил Генрих, которому слуга помогал снять одежду.

— Боялась, что ты не отпустишь меня в прачечную.

— Не отпущу.

Около полуночи, устав от вяжущего морока любви, молодые супруги все-таки договорились, что фехтовальщица вернется к Мишо, уладит дела по вложению денег, а потом переедет на квартиру или в домик, который Генрих подыщет в предместье. Он, в свою очередь, еще раз переговорит с адвокатом, и если шансы выкрутиться будут ничтожны, они уедут из Франции.

Мутные воды

В прачечную Женька вернулась, когда тележка с бельем была почти готова.

— Гляньте, пришла! — усмехнулась Марсена, которая ставила в нее последнюю корзину.

— Ну что там с денежками? — спросила, вышедшая из прачечной Бригитта.

— Деньги будут через несколько дней.

— От этого, что ли у тебя глаза, точно факела, горят?

— От этого.

— Жаль только, Мишо не успел порадоваться, — скривила губы то ли в радости, то ли в досаде Марсена.

— Почему?

— Да помер он.

— Как… помер?

— Ага, ночью сегодня.

Это было правдой, но фехтовальщица не могла определить своих чувств на этот счет. Она понимала только то, что дело теперь придется иметь с Клеманом, который был несговорчив и прижимист гораздо больше, чем его отец. Даже сейчас, когда у смертного одра отца рыдали его дочери, он вышел, чтобы отчитать фехтовальщицу за самовольное отсутствие и пригрозил, что в другой раз немедленно выгонит ее на улицу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})