Великое сидение - Евгений Люфанов

Письмо было написано Петром до рождения внука, а на другой день после того, как Алексею было это письмо вручено, и царица родила своего сына, названного тоже Петром. Вот сколько наследников сразу явилось! Царевичу Алексею припомнились слова князя Куракина: «Покамест у мачехи сына нет, то к тебе добра; а как у нее сын будет, не такова станет».

Алексей не ожидал такого грозного послания и не знал, что отвечать отцу. Просить прощения в том, что опечалил его и заслужил гнев, обещать исправиться, – так ведь он одними словами не удовольствуется, а потребует делами доказать, что решил измениться. Опять начнет посылать к войску, да нарочно, для испытания верности слов, станет посылать с наиболее важными и опасными поручениями. Попробуй ему не угодить!

А для чего, собственно, угождать? Теперь у мачехи свой сын Петр, и к пасынку-крестному она не станет добра. Лучше отказаться от наследства и жить на покое, а там видно будет, что бог даст.

Такое же присоветовали ему и доверенные люди – Кикин и Никифор Вяземский.

– Как ты от всего откажешься, тебя совсем в покое оставят, – говорил Кикин. – Только бы сделали так, отпустили бы, скажем, в деревню, а то как бы худа какого не вышло. Эх, Алексей Петрович, говорил я тебе, чтоб оставался за границей, и напрасно ты оттуда отъехал.

– Теперь того не воротишь, и не для чего поминать, – заметил Вяземский.

– А мне не токмо дела воинские и прочее все, чем он себя занимает, но и сама особа отцовская зело омерзела, – признавался Алексей. – Видаться с ним да слушать его слова – хуже каторги.

Решив отвечать отцу, как советовали друзья, Алексей хотел заручиться поддержкой наиболее влиятельных лиц – повидал адмирала графа Федора Матвеича Апраксина и князя Василия

Владимировича Долгорукого, пожаловался им, что ожидает худа себе от отца и, дабы избежать этого, решает отказаться от престолонаследия и потому просит их, высокочтимых своих покровителей, чтобы они в беседе с отцом уговорили его лишить старшего сына наследства и отпустить на постоянное жительство в деревню, где бы он, проживая безвыездно, мог бы и скончать свои дни.

Апраксин пообещал:

– Ежели отец станет со мной о тебе говорить, я приговаривать готов.

А князь Василий посчитал многие опасения за пустое, коим не следовало придавать значения, и готов был над страхами царевича посмеяться.

– Пускай будет писем хоть сто, а еще когда-то что станет! Старая пословица говорит: улита едет… Это не запись с неустойкой, от нее в разор не войдешь. Не печалься и не томись.

Прошло три дня, и царевич передал отцу письмо в ответ: «Милостивейший государь-батюшка! Сего октября, в 27 день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от себя, государя, вычел, на что иного донести не имею, только, буде изволишь, за мою непотребность меня наследия лишить короны российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего невозможно делать), и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай боже вам многолетное здравие!) российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава богу, брат у меня есть, которому дай боже здоровье) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем бога свидетеля полагаю на душу мою и ради истинного свидетельства сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын ваш Алексей».

Петр не ожидал такого ответа. Он надеялся, что своим письмом пробудит сознание сына о предначертании ему самой судьбой стать последователем дел отца; что появится у Алексея искреннее раскаяние и он захочет встать рядом с отцом, а не отдаляться и чуждаться его. Надежды на это не оправдались. Еще ни от каких дел не устав, сын просился на покой, отказываясь от государственных трудов и в будущем.

Негодование охватило Петра. Он дергался шеей, чувствовал, что вот-вот настигнет непреодолимый пароксизм припадка, и едва его превозмог. Чтобы развеять свои мрачные мысли, он в тот день на именинном пиру у адмирала Апраксина больше всякой меры общался с «Ивашкой Хмельницким», но забвения в том не нашел. Злая, неудержимая трясовица стала колотить царя по возвращении с пира, помрачив ум беспамятством. Усилившийся недуг сковал все тело и опять напугал всех приближенных, а царевич Алексей понадеялся было на осуществление своей давней мечты стать сиротой.

Кикин разочаровал его в этом, говоря:

– Отец твой не болен тяжко, а все то – притвор. Хочет выведать, как ты поведешь себя да какие толки в народе пойдут. Хитрит он.

И Алексей поверил, что отец хитрил. Особо наглядно не радовался его болезни, но глубоко печалился суждениям Кикина. Нет, о сиротстве еще преждевременно помышлять.

Оклемался царь, и снова его мысли были о старшем сыне, неподатливом на увещевания и угрозы. Показалась подозрительной поспешность его отказа от царственного наследства: не дерзостная ли это ловля отца на слове о предоставлении выбора, как и кем царевичу быть? Удаление его куда-то в деревню может таить в себе злонамерение, и, поскольку уж ему предоставляется возможность выбирать, то пусть выбирает – быть способным царствовать или сделаться монахом. Может, убоится монастырского заточения и наконец образумится?

С возможностью близкого или пусть даже по времени отдаленного воцарения Алексея не согласны были все те новые выдвинувшиеся в государстве люди во главе с Меншиковым. Всем им было известно о приверженности царевича к старине и о враждебном отношении ко всем новинам, исходившим от отца. Известно было, и какие надежды возлагали на царевича многочисленные в народе противники Петровых реформ, но не столько опасение за сохранность этих реформ, сколько страх за свое собственное благополучие беспокоил людей, желавших устранения Алексея от престола. Неприязненное отношение к нему самого отца облегчало им успех в отдалении царевича от государственных дел. Смерть кронпринцессы Шарлотты также способствовала этому: прерывались родственные связи Алексея с австрийским цесарем.

После длительных раздумий Петр направил сыну «Последнее напоминание еще». В этом послании он отмечал, что Алексей оставил без ответа слова о недовольстве отца его поведением, ссылался только на свою телесную слабость, а о желании или нежелании исправиться умолчал. «Что же приносишь клятву, тому верить невозможно для вышеописанного жестокосердия. К тому ж и Давидово слово: всяк человек – ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя клонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же чем воздашь рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю и, конечно, по мне разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай мне немедленно ответ или на письме или самому на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как со злодеем, поступлю. Петр».

Теперь неуемная дрожь и тоска охватывали царевича Алексея. Он бросился снова к своим друзьям: что делать? Как быть?..

Кикин настаивал твердо держаться на отречении от престола и проситься в монастырь, в монахи.

– Ты то пойми, что постричься так же недолго, как будет при надобности потом и расстричься, – убеждал он. – Пока монастырь для тебя самое безопасное убежище, а монашеский клобук к голове гвоздями не прибьют. Когда нужно будет – скинешь.

А Никифор Вяземский, предвидя, что такой желанный час непременно наступит, присоветовал зараньше тайной записью известить всех высших духовных лиц, что идет в монастырь неволею.

– Тогда и клобук скинешь с душевной легкостью. Не робей.

Алексей махнул на все рукой и на другой день отвечал отцу:

«Милостивый государь-батюшка! Письмо ваше, посланное в 19 день сего месяца, я получил того же дня поутру, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чину и прошу о сем милостивого позволения. Раб ваш и непотребный сын Алексей».

Петр опять почувствовал себя как бы застигнутым врасплох, снова он промашку допустил, хоть и думал долго, а Алексей его хитроумно обвел. Думалось напугать сына и тем довести до повиновения, а вышло так, что сам же и указал ему лазейку, как того избежать: в монастырской келье укрыться. Нет, пострижение в монахи, на которое охотно соглашался царевич, не могло удовлетворить ни самого Петра, ни тех, которые были против возможности воцарения Алексея. Все они тоже подумали о том, что клобук ко лбу гвоздем не прибивают.