Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

– Трудней, государь, с медью-то, – ответил маэстро, – все же из Югорской земли привозят. Токмо мало. Медную руду разведывать надобно по всему Поясу каменному. Мастеров русских ныне у меня много, а руды мало…

Услышав на дворе конский топот, Иван Васильевич обернулся и узнал в скакавшем коннике боярского сына Никиту Сурмина, из слуг митрополита Геронтия. Государь заволновался.

– Должно, из монастыря Воскресенского, – сказал государю стремянный Саввушка.

Гонец соскочил с коня и поклонился Ивану Васильевичу.

– Сказывай! – крикнул ему великий князь.

– Владыка зовет тобя, государь, ехать немедля к Воскресенью. Матерь твоя кончается.

Иван Васильевич побледнел и, обратясь к Саввушке, приказал:

– Коня…

В монастырь Иван Васильевич прибыл, когда все были в сборе и обряд принятия схимы государыней уж заканчивался. Сам митрополит Геронтий совершал его. Издали еще, в сенях монастырских, Иван Васильевич услышал глухое церковное пение и почувствовал запах ладана. Сняв торопливо шапку, но не раздеваясь, он вошел в келью матери.

Старая государыня лежала, уже облаченная в схиму. Она совсем ослабела, осунулась, но была умиротворенно-спокойна. Улыбкой она встретила своего старшего сына, окутав сердце его особой теплотой душевной, которую знал он с самого детства.

– Матушка моя милая, – тихо сказал он, становясь около нее на колени, – благослови мя, дите свое.

Она положила руку ему на голову, и грозный государь почувствовал себя снова малым ребенком, и вспомнилось ему, как гневливый и вспыльчивый отец его сразу смирялся от ее ласки и называл ее нежно «сугревушка моя теплая»…

Сердце Ивана сжалось, а с уст само собой горестно сорвалось:

– Матушка, души моей сугревушка в трудной жизни государевой…

Она тихо и ласково улыбнулась ему, но благословить уж не смогла, и глаза ее медленно закрылись.

Митрополит, начав читать отходную молитву, приблизился к ней. Иван Васильевич поцеловал холодеющую руку матери, встал и, не замечая, как слезы текут по лицу его, отошел к окну. Суровые глаза его застыли, устремясь в одну точку.

Так простоял он до самого прощания с усопшей. Потом, не сказав ни слова, один уехал к себе в хоромы.

В самый разгар деревенской страды, когда пшеницу жать начали, воротился на Москву со двором своим великий князь Иван Иванович. Победу привез он и новый договор, покорно подписанный великим князем тверским Михайлой и скрепленный крестоцелованьем обоим государям московским. Все это и торжественные встречи и молебны по дороге к Москве и в самой столице радовали Ивана Ивановича. Еще более льстили его самолюбию похвалы отца, но в глазах у него все время таилась печаль, и Иван Васильевич заметил ее.

– Какая у тобя горечь, Иване? – ласково спросил он сына, когда они остались вдвоем.

– Скорблю яз, батюшка, – тихо ответил тот, – по бабке, яко по матери родной. Царство ей Небесное. Есть у меня и другие горести, единые для нас обоих. Токмо прости, изнемог яз, отпусти меня к семейству моему. Утре буду у тобя к раннему завтраку и обо всем, мною содеянном и разведанном, тобе доведу…

Иван Васильевич быстро взглянув в лицо сыну и грустно улыбнувшись, промолвил:

– Иди с Богом. Утре будь до прихода дьяка. Одни мы о многом побаим.

Когда Иван Иванович, спеша и волнуясь, вошел в свою трапезную, Елена Стефановна вскочила со скамьи из-за стола и радостно воскликнула, словно глазам не веря:

– Ты? Ты, мой царевич!

Повторяя эти слова, она, отяжелевшая еще более, побежала навстречу мужу мелкими шажками и, обняв, приникла к нему всем так пышно расцветшим телом. В нежной теплоте этой ласки Иван Иванович сразу забыл о всех тревогах и горестях…

Обед и, по обычаю, послеобеденный отдых промелькнули для них в поцелуях и ласках, среди сладостных слов, тихих и нежных, среди неудержимо счастливых улыбок – будто сказочный сон им наяву виделся.

Летнее солнце уже склонялось к западу и, встав вровень с окном опочивальни, горячим снопом света осветило лицо задремавшей Елены Стефановны. Открыв глаза, она быстро зажмурилась и, отвернув голову, осторожно подняла густые ресницы. Иван Иванович спокойно спал рядом. Лицо его показалось ей печальным. Горькие складки легли в уголках его губ. Это тревожит ее, она готова разбудить мужа, но он сам просыпается и улыбается ей. Все же и теперь в глазах его она видит печаль.

– Что-то случилось у тобя неприятное? – спросила Елена Стефановна. – Скажи мне все, мой Иван-царевич…

– Ничего нового, – ответил Иван Иванович, нахмурив брови. – Все то же. Мачеха с папой рымским через верейских и через Тверь сносится. Плетут паутину против отца и нас с тобой. Будь осторожна.

– Всегда яз настороже, царевич мой. И за тебя и за дитя наше трепещу, – взволнованно проговорила она и с досадой воскликнула: – Что ж отец твой глядит?! Видит он или не видит, какое зло вокруг нас и вокруг него самого копится?

– Видит он все, – угрюмо молвил Иван Иванович, – а медлит и выжидает да все с делами государства согласует.

– А пока он примеряется, они и его и нас погубить успеют. Говорил ты с ним?

– Буду баить с ним, – вдруг нежно улыбнувшись, сказал Иван Иванович. – Утре беседа до завтраку с отцом мне указана. Днесь же коло тобя душой и сердцем хочу отдохнуть, люба моя, зоренька моя ясная.

На другой день разговор Ивана Ивановича с отцом был долгий и трудный. Молодой государь говорил осторожно, не подчеркивая семейной вражды. Отец понимал это и тоже скрывал свои чувства, но существо дела само выпирало наружу.

– Разведал яз, государь-батюшка, – говорил Иван Иванович, – о постоянном вестовом гоне из Вереи в Тверь, а из Твери в Литву и Польшу. Владыка Вассиан мне тайно сказывал: бывали-де в Твери и некои греки-униаты от двора государыни Софьи, которых ты к чужеземным государям посылывал.

– Ты узнал их имена? – спросил Иван Васильевич.

– Траханиоты, полагает владыка-то, а имен их не ведает. Послы сии таились вельми. Сам же князь Михайла их никому не объявлял, принимал один, токмо со своим дворецким.

– Добре, – задумчиво произнес государь. – Ну, далее сказывай.

Он был внешне спокоен, но руки его стали заметно дрожать. Видя это, Иван Иванович поспешил продолжить свое повествование.

– Когда из Твери мы сюда ворочались, – говорил он, – наши дозоры в лесу литовском, ближе к рубежам нашим, нашли в чащобе одной обглоданный зверями костяк конский, а на нем седло. Возле коня лежал костяк человечий, на котором портище все истерзано в клочья, а лицо и тело тоже звери объели. Кто сей, признать не могли. Меж костей стрелы были, а на человеке через плечо сумка. В сумке же, в малом совсем ларце липовом, была вот сия грамотка…

Иван Иванович протянул отцу небольшой исписанный кусок бумаги и добавил:

– Оленушке про сию грамотку яз не сказывал. Боюсь, встревожит, на сносях ведь…

– Не по-русски здесь писано, – медленно проговорил Иван Васильевич, рассматривая буквы, – а с нашим письмом сходно.

– По-грецки сие писано, – глухо произнес Иван Иванович и, взяв у отца бумагу, прочел: «Агапитэ патир кай василевс. Та эхаса тин харан му…» – Он оборвал чтение и добавил: – А все, что тут написано, по-русски означает: «Любезный батюшка и царь. Яз не чую собя от радости, сведав о твоем получении купно с моей грамоткой и грамоты из Москвы. Его святейшество папа будет весьма доволен. С любовью руку твою целую. Верная дочь твоя Марья».

Иван Иванович взглянул на отца и слегка дрогнул, увидев его белое как мел лицо. Помолчав, Иван Васильевич тихо сказал сыну:

– Тяжко нам без Федора Василича. Вборзе изыму его из рук басурманских. Ныне же ты, Иване, един со мной. Не спущай глаз своих с сего великого зла…

Старый государь в раздумье медленно пошел было к окну, но тотчас же обернулся. Он снова стал таким, как всегда, и спросил бодро и твердо:

– Князю Михайле и его крестоцелованью веришь?

– Ни на един миг, государь-батюшка, – быстро и уверенно ответил Иван Иванович.

– Как же мыслишь? – снова спросил Иван Васильевич.

– Все время яко на ратном поле быть с Тверью…

– Истинно! – сказал Иван Васильевич. – Михайла-то Казимиру под руку пойдет, а нам Тверь не отдаст…

– Сами возьмем! – пылко перебил отца молодой государь.

Иван Васильевич ласково взглянул на сына.

– Оба мы для Руси порадеть должны, – сказал он и добавил многозначительно: – Зорок будь и со всех ее ворогов, какие бы ни были, глаз не спущай… Ну, иди с Богом, надежда моя…

Глава 4

Взятие и воссоединение Твери

В сентябре пришла весть на Москву о смерти папы Сикста IV.

– Сие точно и достоверно, – докладывал обоим государям за ранним завтраком дьяк Майко, – ранее-то были токмо слухи, а ныне из Колывани купцы весть привезли: «Преставися папа Сикст в четверток на двенадцатое августа в пять часов нощи, а нового папу звать Иннокентий осьмой».