Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Когда дьяк вышел, Иван Васильевич оживленно прошелся несколько раз вдоль трапезной и, остановясь у стола, налил до краев два кубка самым дорогим заморским вином и молвил:

– Пью за тобя, сын мой, за сноху мою и за внука моего, нареченного Димитрия…

– И за тобя, батюшка мой и государь! – чокаясь, воскликнул Иван Иванович.

Поставив пустой кубок на стол, Иван Васильевич с радостной и в то же время печальной улыбкой смотрел на сына, допивавшего вино. Когда же тот поставил тоже пустой кубок на стол, сказал ласково:

– Хорошо тобе, Иване. Позади тобя – яз, впереди тобя – Димитрий. – Помолчав, он добавил: – Впереди же меня – ты, а позади – токмо смерть…

Дверь отворилась, и вошел казначей государев, боярин Ховрин.

– По приказу твоему, государь, – сказал он, поклонился и поздоровался.

– У меня к тобе, Димитрий Володимирыч, недолга беседа. Прикажи принести сюды все из саженья[131] покойной великой княгини моей Марьи Борисовны, Царство ей Небесное!

Ховрин растерялся, побледнел и со страхом глядел в лицо государю. Иван Васильевич почуял что-то неладное. Брови его сдвинулись, руки стали слегка дрожать…

– Сказывай, – глухо произнес он.

– Все сие взяла собе княгиня твоя Софья Фоминична.

– Как ты, злодей, смел позволить? – закричал Иван Васильевич в бешенстве. – О голове своей забыл?

Глаза его горели беспощадной злобой. Ховрин упал на колени.

– По приказу твоему, государь, – с трудом, дрожащим голосом выкрикнул он, теряя соображение. – По приказу твоему…

– Лжа сие! Сказывай правду, а то будет тобя Товарков спрашивать.

– Помилуй, государь, дай мне слово. Забыл ты, государь, как было…

Иван Васильевич, преодолев гнев свой и не спуская глаз с Ховрина, тихо проговорил:

– Встань и сказывай.

Ховрин оправился от страха.

– Сие было, государь, в лето шесть тысяч девятьсот восемьдесят второе,[132] когда царевич Андрей Фомич дочерь свою, Марью Андревну, из Рыма привез…

– Ну? – нетерпеливо молвил государь.

– Сие можно по описям проверить, – продолжал уверенно Ховрин. – Супруга твоя, желая дарить брата и племянницу, приказала именем твоим дары для выбора ей приготовить…

– Помню, – тихо молвил государь.

– О сем яз тогда довел тобе, а ты мне приказал: «Из камней, злата и серебра токмо по четвертому списку и ниже». Яз спросил тобя: «А из женска портища?» Ты же мне приказал: «Сие по ее выбору». Она и выбрала все из наделки светлой памяти покойной княгини твоей.

– А ты не давал бы… – сказал Иван Васильевич.

– Как же мне было государыни и тобя, государь, ослушаться?

Иван Васильевич помолчал, потом ласково обнял боярина Ховрина и поцеловал.

– Прости мя, – проговорил он, – повинен в том, что не упредил тя о саженьи княгинюшки моей милой… – Вдруг снова нахмурил брови и приказал: – Немедля иди ко княгине Софье Фоминичне, истребуй от нее моим именем оное саженье. Принеси его сюды сей же часец…

– Слушаю, государь! – воскликнул Ховрин, направляясь к дверям.

Софья Фоминична завтракала у себя в трапезной, стены которой были обиты дорогой золотой парчой. Около нее сидел красивый грек средних лет, ныне ее дворецкий, один из Траханиотов, Димитрий Эммануилович, главный ее советник.

Перед ними почтительно стоял старший из братьев Селевиных, Захарий, торговавший в Москве драгоценными каменьями.

– Недобрые вести, – говорил он с трудом, наполовину по-латыни, наполовину по-итальянски, – недобрые вести, государыня. Гонец с грамотой княгини верейской пропал без вести. Ни в Литве его нет, и назад он не воротился.

Чтобы лучше быть понятым, Захарий шепотом повторил сказанное на русском языке, припутывая польские слова. Потом снова перешел на латино-итальянский язык.

– Извини меня, государыня, – сказал он, – плохо я знаю чужие языки, говорю же хорошо только по-еврейски и по-польски, а этих языков ты не знаешь…

В это время вошла служанка Софьи Фоминичны и тревожно прошептала по-итальянски ей на ухо:

– Пришел казначей государев с толмачом.

Софья Фоминична многозначительно переглянулась с дворецким и указала глазами на Селевина. Дворецкий понял.

– Пойдем, Захарий, ко мне, – сказал он, – к государыне пришли важные люди…

– Побудь с ним, Димитрий у себя, – взволнованно добавила государыня. – Впрочем, оставь его лучше у доктора, а сам скорее приходи обратно.

Когда они вышли из трапезной, Софья Фоминична велела служанке скорей принести ей волосник, а также и летник, чтобы прикрыть им сверху свое иноземное платье. Едва она успела переодеться, как вернулся Траханиот и пошел за Ховриным.

Войдя в трапезную, государев казначей, чтобы успокоиться, дольше обычного крестился на образа.

– Будь здрава, государыня, – сказал он, – на многие лета.

– Будь и ты здрав, боярин, – ответила Софья Фоминична и добавила по-итальянски: – Пусть теперь толмач переводит. От кого и зачем ты ко мне пожаловал?

– От имени государя моего, великого князя Ивана Василича, – все еще волнуясь, ответил Ховрин, – дабы взять у тобя, государыня, сей же часец саженье покойной княгини его.

Софья Фоминична побледнела, потом лицо ее пошло красными пятнами. Она взглянула на своего дворецкого – тот был белый как мел, и губы его дрожали.

– Придется сказать о верейских, – проговорил он по-гречески, – иначе будет хуже.

Глаза Софьи Фоминичны загорелись злобой и ненавистью, и она с гневом выкрикнула Ховрину что-то по-итальянски, а толмач перевел:

– Нет у меня ничего! Саженье подарила я в приданое племяннице своей Марье Андревне. Иди!

Ховрин молча поклонился и быстро вышел.

– Димитрий, Димитрий! – яростно воскликнула по-гречески Софья Фоминична. – Варвар этот меня, царицу, рабой своей сделал! Опутал детьми, любовь мою отнял.

– Молчи, безумная, и у стен есть уши, – остановил ее Траханиот и добавил: – Помни, у тебя уже три сына. Можно поторопить смерть…

– Но пошлет он к Марье за саженьем, – беря себя в руки, проговорила Софья Фоминична, – а там, кроме саженья, найдут еще то, что не его, а нашу смерть поторопит!..

– Успокойся, – ласково сказал Траханиот, гладя и целуя ей руки. – Надо упредить верейских. Тотчас же я прикажу Селевину, дабы он племянника своего Иосифа гонцом послал к Марии. На золоте наш гонец скорее, чем государевы вестовым гоном, в Верею поспеет…

Обменявшись мнениями о судьбе саженья, оба государя замолчали в нетерпеливом ожидании. Но Иван Иванович не выдержал.

– Яз мыслю, – сказал он мрачно, – все драгоценности матери ушли уж на разные злые умыслы.

– Ховрин все скажет, – молвил Иван Васильевич, – не охотник яз гадать, да и гадать-то не на чем, опричь как на бобах. Подожди малость, ведь и половины часа не прошло…

В дверь постучали. Боярин Ховрин вошел сильно взволнованный.

– Государыня в гневе великом, – начал он сразу. – Саженье сие, баит она, в наделок племяннице своей отдала.

Иван Васильевич побледнел и крепко сжал губы.

– Опять Верея! – невольно сорвалось с уст Ивана Ивановича.

Старый государь с укоризной взглянул на сына и, обратясь к казначею, приказал:

– Димитрий Володимирыч, приготовь мне опись всего, что государыней взято для Марьи-то. Да позови ко мне Саввушку. Опись-то не задержи.

– Слушаю, государь, – сказал Ховрин, торопливо выходя из покоя. – Опись же сей же часец изделаю.

Иван Васильевич медленно стал ходить из угла в угол.

– Иване, возьми собе правилом, что государю не всегда и не перед всеми можно мысли свои сказывать, – проговорил он, но, увидев вошедшего Саввушку, приказал ему: – Гони к боярину Товаркову, дабы он немедля с тобой вместе ко мне приехал.

Саввушка поспешно вышел, а Иван Васильевич продолжал молча ходить взад и вперед. Неожиданно он остановился перед сыном и спросил:

– Скажи, какие у тобя полки ближе к литовским рубежам стоят?

– Полки князя Бориса Михайлыча Турени-Оболенского, возле Можая.

– А какие еще есть полки ближе на полдень?

– Нет полков ближе, – ответил Иван Иванович, – опричь малых застав.

Иван Васильевич подошел к столу, где у него хранились всякого рода карты, достал ту, на которой московские рубежи начертаны, и положил сверху на стол. Потом, отворив дверь в сенцы, крикнул страже:

– Пришлите дворецкого!

– Здесь я, государь, – отозвался дворецкий, подбегая к дверям, – стражу сменял… – Войдя в покои, он поклонился обоим государям и молвил: – Приказывайте, государи.

– Скажи страже, Петр Василич, – проговорил старый государь, – как приедет боярин Товарков, более никого ко мне не допущать. Сам же поезжай к Димитрию Володимирычу, возьми от него опись, которую жду, и немедля сам привези ее. Иди.

Дворецкий вышел, но дверь снова отворилась, и Саввушка пропустил вперед себя боярина Товаркова, тощего человека с большими синими глазами, с жидкой, но длинной, слегка седеющей бородой. Боярин был резок в движениях и походил своими повадками на какого-то монаха-отшельника. Лицо же его все время передергивалось странной улыбкой.