Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— Не думаю, что я вам понадоблюсь, Мэри. И возможно, вы правы, что Магнус тоже не хочет больше со мной знаться. Лишь бы он хотел с кем-то знаться. Вот что должно нас беспокоить, если мы любим его. Есть столько разных способов отомстить миру. Порой одна литература тут просто не поможет.

Перемена в его тоне мгновенно побудила ее остановиться и не спешить уйти.

— Он найдет ответ, — беззаботно заметила она. — Он всегда находит.

— Этого-то я и боюсь.

Они пошли к входной двери — медленно, из-за его хромоты. Он вызвал для нее лифт и придержал решетку Она вошла в кабину.

Теперь она видела его сквозь сетку решетки — он по-прежнему внимательно смотрел на нее. Он уже снова ей нравился, и она была до смерти напугана.

* * *

Она все продумала заранее. Паспорт и кредитная карточка были при ней. Действовала она по такому плану на тренировках в маленьких английских городках и пользовалась им с некоторыми изменениями в Берлине. Спускались сумерки. Во дворе тихо беседовали двое священников, перебирая четки. Улица была забита людьми. Многие в эти минуты могли наблюдать за ней. Она вдруг представила себе, что за нею гонится венский квартет во главе с Найджелом. Джорджи и Фергюс, маленький бородатый Ледерер. И в самом конце трусит бедняга Джек.

Она решила остановить выбор на «Империале», который нравился Магнусу своей помпезностью.

— Я хотела бы снять номер на ночь, — сказала она седовласому портье, протягивая свою кредитную карточку, и портье, сразу ее узнавший, спросил:

— Как поживает ваш супруг, мадам?

Рассыльный провел ее в великолепный номер на втором этаже. «Комната сто двадцать один, которую все просят, — подумала она, — тот самый номер, куда я привезла Магнуса в день его рождения на ужин и ночь любви». Воспоминание об этом не взволновало ее. Она позвонила все тому же портье и попросила заказать ей билет на завтра, на утренний рейс в Лондон. «Конечно, фрау Пим». Напустить дыму, вспомнила она. «Напустить дыму» — так назывался у нас обманный маневр. Она села на кровать, прислушиваясь к шагам, все реже раздававшимся в коридоре по мере того, как приближалось время ужина. Двойные двери, двенадцать футов высотой. Картина «Вечер на Босфоре» кисти Эккенбрехера. «Я буду любить тебя, пока мы оба не состаримся, — сказал он тогда, лежа на этой самой подушке. — И буду продолжать любить тебя потом». Позвонил телефон. Портье сообщил, что есть билеты только бизнес-класса. Так закажите бизнес-класс. Она сбросила туфли и, держа их в руке, тихонько приоткрыла дверь и выглянула в коридор. «Если за мной следят, я сделаю вид, что выставляю туфли в коридор для чистки». Гул голосов и механическая музыка из бара. Из ресторана пахнуло укропным соусом. Рыба. У них такая хорошая рыба. Она вышла на площадку, выждала — по-прежнему никого. Мраморные статуи. Портрет господина с бакенбардами. Она сунула ноги в туфли, поднялась на один этаж, вызвала лифт и, спустившись на первый этаж, вышла из лифта в боковом коридоре, вне поля зрения портье. Темный проход вел в тыл отеля. Она пошла по нему, направляясь к служебному входу в конце. Дверь была приоткрыта. Она толкнула ее, заранее изобразив на лице извиняющуюся улыбку. Пожилой официант заканчивал сервировку стола для ужина в отдельном кабинете. За спиной официанта была открыта другая дверь, ведущая на боковую улочку. Весело бросив официанту: «Guten Abend»,[53] Мэри быстро вышла на свежий воздух и подозвала такси. «Винервальд, — сказала она шоферу, — Винервальд» — и услышала, как он произнес по селектору: «Винервальд». Никто за ними не следовал. Когда они подъезжали к Кольцу, она протянула шоферу сто шиллингов, выскочила из машины у пешеходного перехода, там взяла другое такси и поехала в аэропорт, где час просидела в дамском туалете, читая журналы, пока не объявили последний рейс на Франкфурт.

* * *

Тот же вечер, только немного раньше.

Дом общей стеной примыкал к другому дому и стоял задом к железнодорожному полотну, как и описывал Том. Бразерхуд еще раз провел разведку, прежде чем к нему подойти. Дорога была прямая, как железнодорожное полотно, и, похоже, такая же длинная. Чистоту неба нарушало лишь заходящее солнце. И дорога, и набережная с линией телеграфных столбов и водонапорной башней, и бескрайнее небо — все было таким же, как в голодраном детстве Бразерхуда, — только в небе тогда всегда плыло белое облачко, которое оставляли за собой при остановке паровые поезда, с грохотом катившие по болотистой низине в Норвич. Дома здесь были все одинаковые, и их симметрия, по мере того как он на них глядел, казалась ему — непонятно почему — красивой. «Вот она, упорядоченная жизнь, — подумал он. — Эти вытянувшиеся в ряд маленькие английские гробы я и считал, что оберегаю». Пристойные белые люди, расселившиеся рядами. Номер 75 заменил деревянные ворота чугунными со словами «Эльдорадо», выведенными завитушками. Номер 77 проложил дорожку с утопленными в бетоне морскими ракушками. Номер 81 обшил фасад по-деревенски тиком. А номер 79, к которому приближался сейчас Бразерхуд, блистал британским флагом, развевавшимся на белом флагштоке, установленном в центре принадлежащей дому территории. На узкой подъездной грунтовой дороге виднелись следы шин от тяжелой машины. Рядом с начищенным звонком был врезан домофон. Бразерхуд нажал на кнопку и стал ждать. В ответ раздались атмосферные помехи, затем хриплый мужской голос спросил:

— Кого там еще черт принес?

— Вы — мистер Лемон? — спросил в микрофон Бразерхуд.

— Ну и что? — произнес голос.

— Меня зовут Марлоу. Не мог бы я спокойно поговорить с вами по одному личному делу?

В окне «фонаря» раздвинулась сетчатая занавеска, и Бразерхуд увидел загорелое блестящее личико, очень сморщенное, которое из темноты комнаты рассматривало его.

— Попробую иначе, — уже мягче, все так же в микрофон сказал Бразерхуд. — Я — друг Магнуса Пима.

Снова треск, и голос, обретший, казалось, некоторую силу:

— Какого же черта вы сразу не сказали? Входите и промочите горло.

Сид Лемон превратился в низенького коренастого старичка, был он одет во все коричневое. Каштановые волосы без единой сединки были разделены прямым пробором точно по середине головы. На галстуке по коричневому фону шли лошадиные головы, с сомнением посматривавшие на сердце Сида. На нем была коричневая вязаная кофта на пуговицах, коричневые отутюженные брюки, и носы его коричневых ботинок блестели, как конские каштаны. Среди паутины проложенных солнцем морщин весело смотрели два ярких, блестящих, как у зверька, глаза, а вот дышал он с трудом. В руке у него была палка из терновника с резиновым наконечником, и при ходьбе узкие бедра его перекатывались, колыхаясь точно юбка.

— В следующий раз, когда нажмете на этот звонок, просто скажите, что вы — англичанин, — посоветовал он, проводя гостя в маленький, безупречно чистый холл. На стенах Бразерхуд увидел фотографии скаковых лошадей и молодого Сида Лемона в костюме для эскотских забегов. — После этого вы четко скажете, зачем явились, и я снова скажу — проваливайте, — закончил он с хохотком и, неуклюже опираясь на палку, развернулся к Бразерхуду и подмигнул ему: это, мол, шутка.

— А как поживает молодой щучонок? — спросил Сид.

— В отличной форме, спасибо, — сказал Бразерхуд.

Сид резко опустился на стул с высокой спинкой, затем, опираясь, словно престарелая герцогиня, на палку, принялся искать наиболее удобную позу. Бразерхуд заметил, какие глубокие тени залегли у него под глазами, а на лбу выступил пот.

— Придется вам сегодня похозяйничать, сквайр, я что-то не в себе, — сказал он. — Это в углу. Поднимите крышку. Я глотну капельку виски для здоровья, а вы наливайте себе, сколько хотите.

Пол в комнате был накрыт толстым темно-бордовым ковром. Мрачный швейцарский пейзаж висел над выложенным плитками камином, рядом с которым стоял отличный бар из жженого ореха. Бразерхуд приподнял крышку, и заиграла музыка — этого-то Сид и ждал.

— Знаете эту мелодию, нет? — спросил Сид. — Послушайте. Опустите снова крышку… так… а теперь поднимите. Вот она.

— Это же «Под сводами», — с улыбкой сказал Бразерхуд.

— Конечно. Мне подарил этот бар его отец. «Сид, — сказал он. — Я сейчас не в состоянии подарить тебе золотые часы, и я не могу платить тебе пенсию. Но есть у меня одна вещь, которая немало развлекала нас на протяжении лет, — шиллинг-другой она стоит, и я хотел бы, чтобы ты взял эту вещь в знак нашей дружбы». Мы — Мег и я — быстренько подкатили пикап, пока на бар не наложили лапу эти артисты-мздоимцы. Пять лет назад это было. Рик в свое время шесть таких купил в «Хэрродсе», чтоб рассчитываться со своими связными. Остался только этот. Рик не просил вернуть его, ни разу. «Все еще играет, Сид? — спросит, бывало. — Много, знаешь ли, хороших мелодий сыграно на старой скрипке. Я и сам еще могу кое-чем удивить». И мог. Чертовым струнам крепко доставалось, когда он появлялся. До самого конца. А вот на похороны к нему я не попал. Болен был. Как они прошли?