Другая музыка нужна - Антал Гидаш

кухонного стола. Заглянул в комнату, сказал, что пойдет погулять, и, не дожидаясь ответа, ушел. Швеи посмотрели ему вслед:

— Красавец-то какой! Вот от кого девки будут без ума!

2

Он вышел на дёрский большак. Дул пронизывающий сырой ветер. Ношеное-переношенное пальто, доставшееся от отца, не больно-то защищало от холода. Мартон пошел быстрей, чтобы согреться, и задумался о том о сем. Не он подгонял мысли, они сами проплывали у него в голове, как вот эти невеселые зимние тучи по небу.

…Полтора года назад, в июне, он думал, что на свете нет большего счастья, чем его, что счастье это вечно и нерушимо. Тогда и написал он то письмо Илонке, не подозревая, что оно будет последним: «Через три года закончу реальное училище… Поступлю в университет… Буду взрослым… А может, и не пойду в университет, потому что к тому времени стану композитором или поэтом. Тогда поженимся… Только трудно так долго ждать… Наша любовь не кончится никогда. Мы будем ждать друг друга… И это не будет трудно. Вчера ночью дома все уже спали, а я не мог заснуть, мне было жарко, лицо горело. Я встал с кровати и тихо, чтоб не услышали и не заметили, сел к открытому окну. В такие июньские ночи небо над домами полно звезд — так и сверкает. Ветер тихо веял. И я подумал: может, и ты не спишь, Илонка? Может, и ты встала, и тебе жарко, и ты сидишь у открытого окна. Тебя тоже обвевает ветерок, и ты думаешь обо мне… Так это было? Или ты спала?.. Все лето я тебя не увижу. Напишешь ты мне? Только куда? Напиши на адрес Тибора. Ты не потеряла его? А мне куда тебе написать? Если я даже не смогу посылать тебе письма, все равно буду писать каждый день, и в сентябре, когда вернешься, ты прочтешь их все вместе. Илонка, не сердись, что пишу тебе на «ты», но теперь это будет уже всегда так, ведь в душе я с тобой давно на «ты». А ты тоже? Никого на свете не люблю я так, как тебя… Я снова перечел все твои письма…»

На другой день, по дороге к Илонке, он думал о том, какой получит ответ на свое послание. Хорошо, что дорога была недолгой, иначе он получил бы сотни ответов. «Милый Мартон! Будьте композитором… Нет, будь… — я тоже с тобой на «ты», — будь композитором и поэтом, как Рихард Вагнер. Конечно, я подожду вас… тебя… Ваша любовь во сто раз меньше моей…», «Милый Мартон… Три года — большой срок… Кто знает заранее, что будет?.. Может быть, до той поры я выйду за кого-нибудь замуж…», «Милый Мартон! Я выйду замуж только за тебя… Буду писать на адрес Тибора. Адрес я выучила наизусть: улица Луизы, 4, первый этаж, квартира 14… Летом в Коломые я буду грустить по тебе…», «Милый Мартон! В новом костюме ты был очень красивый… Ладно, не сердись, я больше не буду говорить об этом… Но все-таки носите всегда коричневый костюм…», «Милый Мартон! Весь день я думала о тебе… И ночью не могла заснуть, встала и села к окну и повернулась в сторону вашей улицы… На небе и здесь тоже было много-много звезд… Здесь тоже дул ветерок… Но мне было холодно… Было жарко… Почему мы не старше на три года?..», «Милый Мартон…», «Милый Мартон!..».

…Он поднялся тогда по лестнице, подошел к дверям и позвонил. У него и теперь еще исступленно колотится сердце, хотя он вспоминает это уж сотый раз, снова и снова представляет себе, что случилось тогда.

— Скажите, Мартон, что стоит в конце каждой книги?

— В конце каждой книги? — повторил оглушенный Мартон и задумался.

Он глянул на мать Илонки, которая молча стояла рядом с мужем. По лицу у нее пробежала тень заботы и тревоги. Мартон снова, но на этот раз с болью, заметил, как красива мать Илонки, и это даже испугало его; но почему испугало, он не мог бы выразить словами ни тогда, ни сейчас. Его пугала эта красивая тридцатитрехлетняя женщина. «Как она похожа на Илонку!» — мелькнуло у него в голове, пока он, словно в тумане, смотрел на нее, припоминая, что же стоит в конце каждой книги. «Как она похожа на Илонку!»

…Для Мартона с тех пор, как он полюбил, Илонка стала мерилом всего, с нее начиналось все и ею кончалось. Мартон и сейчас не мог бы отдать себе отчета, чем покорила его мать Илонки. Она была так похожа на свою дочку! Только Илонка казалась прозрачной, напоминая бледный весенний листик. Илонки Мартон не боялся: она была ему близка, понятна, не смущала — ведь и у нее все еще было впереди. У нее и волосы, и глаза, и все ее только расцветавшее личико напоминало стыдливый, но упрямый листик. А мать девочки была вся точно распустившийся яблоневый цвет. Она была красива уже не бесцельной красотой, не пряталась, не скрывалась…

Мартон так никогда и не узнал, что мать Илонки коробила изысканно-грубая надменность мужа. «Ну чего он хочет от них? Чего он хочет? Ведь они же дети… Прекрасные дети!.. Не надо их трогать…»

— В конце книги? — повторил снова Мартон. — В конце книги стоит точка.

— Верно! — улыбнулся рослый мужчина.

И Мартону показалось, что он даже чуть заметно подмигнул жене, молчаливо стоявшей рядом с ним, А Илонка не приходила.

— Верно! — повторил отец и протянул Мартону руку.

По всем правилам приличия Мартон должен был бы уйти. Но он ждал. А Илонка все не выходила. Она была в другой комнате. Что она там делала? Подслушивала или стыдилась за отца, а может быть, сердилась и плакала? Или, быть может, просто смирилась с решением отца? Или, наоборот, бунтовала, решила не сдаваться.

— Верно! — сказал еще раз напоследок отец и, чтоб Мартон понял — дальше нечего ждать, — добавил: — Ну что ж, честь имею откланяться!

Мартон повернулся и, пробормотав что-то, направился к дверям. Во рту у него пересохло, в голове было пусто. Он медленно шел по прихожей, остановился даже: может, Илонка выйдет к нему? Но она не выходила, не пошла за ним… Не пошла… Как он добрался тогда до дому, он до сих пор не помнит…

Словно факел, вышвырнутый в бурю, таким страшным горел он пламенем. А потом появилось и чувство унижения.

Мартон снова шел по улице Луизы… Издали было видно: идет мальчик, переходит улицу, площадь, почти бегом, не останавливаясь