Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Дмитрий Вересов

Они благополучно добрались до Читы, где Ким позволил себе исполнить долг каждого бича – за неделю прогулять заработанное за сезон. А затем, южнее Читы, в районе Дарасуна, им повезло зазимовать в одной из геологических партий, о которых рассказывал Ким. У Кима там оказались старые приятели, и он пристроился в кернохранилище описывать каменный материал, добытый из разведочных скважин – керн. Олег был на подхвате: таскал тяжеленные ящики с керном, писал под диктовку Кима, определяющего на глаз породу, из которой был взят образец, дробил образцы на специальной машине, а потом дотирал их в ступке до пудры и рассыпал по сложенным особым геологическим способом конвертикам и надписывал на конвертике буквенно-цифровой номер образца и глубину его взятия. Образцы складывали в ящики и отправляли в лабораторию, в Читу.

А по весне, переждав распутицу и половодье, Ким повел Олега, куда и обещал, на юг, в сторону границы с Китаем, вдоль неширокой, но длинной и коварной речки Лихой, к ее верховьям.

* * *

«Прогулка по Унтер-ден-Линден весьма приятна…» – уверял Эрнст Теодор Амадей Гофман. Только когда это было! Ох, задолго, задолго до того, как из злокачественной расселины, открывшейся во времени, выросла Стена. А теперь благоразумные берлинцы, те, кто постарше, сами того не замечая, опускают взоры долу, прогуливаясь в сторону Бранденбургских ворот, чтобы не замечать этого абсурдного сооружения, что лишило прекраснейшую из улиц перспективы, голубой пространственной устремленности. Движение близ Стены странным образом затухает, оконные стекла тускнеют, машины съеживаются, люди теряют в росте… Теряют в росте, герршафтен!

…Но все это навыдумывал себе Франик, глядя издали на высокую, тяжелую плоскость, а видеть сквозь стены он умел только самую малость и различал лишь смутные нерельефные контуры. Что касается полковника Феликса Вольфа, военного психолога, а значит, по определению специалиста по промыванию мозгов, то его долгом было Стену почитать. Его долгом было считать и поддерживать в других убеждение, что Стена совершенно необходима, если вы строите социализм в таких сложных политических условиях, что Стену стоило бы построить еще выше, а «мертвую зону» сделать еще шире, а то поговаривают, что с той стороны, случается, долетают по ветру любовные письма или даже кое-что похуже, ну, например… Например… Неужели тебя и вправду интересует это, Франц?

Франика интересовало все без исключения, и даже скучный стеклянный террариум Народной палаты, где доводилось иногда бывать полковнику Вольфу, и даже сам полковник Вольф, родной фатер Сабины Вольф. Полковник Вольф заинтересовал Франика не какими-то ярко выраженными человеческими достоинствами, способными привлечь внимание тринадцатилетнего подростка, а тем, что весь он был такого цвета, словно только что вышел из табакерки: табачного цвета глаза и жидкие волосы, табачного цвета веснушки на лице и руках, табачного цвета военная форма, которую он предпочитал всякой иной одежде. Почему, кстати, форма у него табачная, если у всех прочих оливкового оттенка? Может, полковничьи веснушки, скорее всего покрывающие все тело, прокрасили ее изнутри? Полковник Вольф не курит, но от него так и веет терпкой никотиновой отравой. Или только так кажется из-за того, что в присутствии полковника Франик нет-нет да и чихнет? Одним словом, полковник Вольф заинтересовал Франика как явление зоологическое.

Фрау Лора Вольф, счастливая мутер талантливой гимнасточки Сабины, со значительным видом сообщала всем и каждому, что родом она из саксонского городка Мейсен, славного своим фарфором. Она могла бы и не намекать о своем фарфоровом происхождении, потому что каждый, обладающий хотя бы каплей воображения, при первом же взгляде на фрау Лору мог предположить, что она, скорее всего, плод куртуазной любви гладеньких и чистеньких, со вкусом раскрашенных фарфоровых пастушка и пастушки. Само изящество была эта миниатюрная и пышногрудая фрау Лора. Чего только стоили ее тоненькие, высокими дугами выщипанные брови, чего только стоила наведенная черным карандашиком крошечная мушка справа на подбородке, чего только стоили нарисованные сердечком губы, высокая пышная прическа и кружево дорогой французской сорочки, не менее чем на три пальца свисавшее сзади из-под шелкового подола. О последнем, правда, фрау Лора не догадывалась, а смущать ее, указывая на непорядок в одежде, никому охоты не было, никто ведь не станет одергивать юбочку на фарфоровой пастушке.

– Мы будем проезжать Мейсен по пути в Дрезден и обязательно сделаем там остановку хотя бы на четверть часа, не так ли, Феликс?

– Но не более, Лора. У меня, как тебе известно, дела в Дрездене. И пока вы будете осматривать центр, я проведу одну важную консультацию. Я присоединюсь к вам в гостинице за обедом.

Фрау Лора еле заметно поджала губы, ей не очень-то улыбалось одной сопровождать по жаре двух подвижных и не слишком благовоспитанных детей, но отказываться от поездки было поздно. Тем более что не так часто представляется случай оставить домашние заботы и немного попутешествовать. Феликс ни за что не взял бы ее с собой в командировку, если бы не приехал Франц, маленькая кинозвезда, Сабинин друг по переписке. По долгу гостеприимства следовало организовывать «культурную программу», в которую прекрасно вписывалась поездка по треугольнику Берлин – Дрезден – Лейпциг. Фрау Лора, чуть скрипнув «грацией», по привычке осторожно, чтобы раньше времени не истерлась обивка светлого шелкового репса в миленький цветочек, присела на превосходно отреставрированный диванчик времен Людовика Шестнадцатого и с видом романтическим и просветленным стала подсчитывать до пфеннига, сколько она сможет себе позволить потратить в поездке на лакомства и сувениры.

* * *

Франц не свалился как снег на голову, его ожидали. Он был приглашен официальным и любезным письмом Лоры Вольф Авроре Францевне. Еще в начале весны Франц написал Сабине, что снимается в новом фильме под названием «Ты должен вернуться живым», совместном детище «Мосфильма» и гэдээровской «ДЕФА». «ДЕФА» обеспечивала съемки финала, так как действие происходило в конце войны на подступах к Берлину. Франик играл роль «сына полка», мальчишки, сбежавшего на фронт из эвакуации. Этот мальчишка по имени Слава Александров становится разведчиком, отчаянно смелым, ловким и неуловимым, без труда проникающим в расположение войск противника, спасающим героев сопротивления вовремя доставленным донесением и способным запросто совершить в одиночку дерзкую диверсию, например, поджечь склад горючего или боеприпасов. Роль как нельзя лучше подходила маленькому, цепкому, прыгучему и сильному, несмотря на недостаточный рост, Франику. В свои тринадцать он играл десятилетнего, поэтому трюки в его исполнении выглядели особенно эффектно и захватывающе. Приятным сюрпризом для режиссера было совершенное знание Фраником немецкого, что тоже было обыграно в фильме.

Франик впервые совершал дальнее путешествие без Авроры. Нечего было и думать, что ее отпустят за границу. Поступив в молодости на работу в физический институт, некоторые отделы которого занимались сверхсекретными разработками, Аврора автоматически сделалась «невыездной», и никаких исключений для рядового сотрудника, каковым она являлась, не делалось. Не отпустить Франика у нее духу не хватило, но она познакомилась с помощницей режиссера, похожей на аиста марабу в очках и старых джинсах, и та заверила ее, что за мальчиком будет строгий присмотр и что безопасность его гарантирована.

Внешность помрежа Аврору Францевну обнадежила, от дамы с таким носом и при полном отсутствии шеи трудно было ожидать легкомыслия в поведении. Поэтому в Германии Франик оказался под опекой энергичной зануды. К счастью, зануда оказалась по уши влюблена в красавца, разгильдяя, бабника и пьяницу, исполнявшего роль командира разведчиков. Красавец, разгильдяй и бабник по пьяному недоразумению осчастливил помрежиссериху, и существование Франика сразу стало более приемлемым, потому что влюбленная Марабу изошла на сопли в ожидании продолжения, которого не могло последовать, бродила лунатиком по съемочной площадке, доводя до бешенства операторов, и до неприличия страстно обнималась с саксонскими березками в пасторальной рощице на пологом склоне.

Франику теперь ничто не могло испортить настроения, и он снимался с удовольствием, легко и раскрепощенно, уместно украшая импровизацией трюки, которые становились в его исполнении просто головокружительными и заставляли киношную публику материться и аплодировать. Он снимался с удовольствием, но торопил время, считал дни, предвкушая встречу с Сабиной, о которой за год их переписки много чего нафантазировал.

А что оставалось делать, как не фантазировать, если письма ее были совершенно неинтересными? Стенгазета какая-то, а не письма. Мероприятия, школьные экскурсии, погода. Успехи в школе, успехи в школе, успехи в школе… Какое ему дело до ее успехов в школе?! Кстати, и не было никаких особых успехов. А о тренировках она почему-то избегала писать. Одним словом, Сабина Бумажная разительно отличалась от Сабины Настоящей, и это несовпадение наводило тоску. И поскольку Франика Сабина Бумажная абсолютно не устраивала, а Сабина живая была далеко, он стал творить Сабину Идеальную, наделяя ее качествами, которые казались ему наиболее привлекательными.