Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

три года за это высидел. До самой революции Федорову семью Стеганцами звали.

— Так вот, я сказать то хотел, — говорит Миша, — прежде люди от страха чужого не брали, а нынче из сознательности не берут…

— Не в этом только дело, Мишенька, — остановил его Матвей. — Много ли прежде своего-то у нас было? Ведь весь белый свет чужим считался. За твоим двориком весь мир чуж-чуженин, за любой межой — огород чужой, а что дальше — и вовсе не свое. Человек на всех своих путях за чужое запинался. А в советскую нашу пору трудовой человек всему хозяин.

Пословицу решили похоронить.

— Может, я ошибаюсь, — предупредил Матвей. — Может, мы их заживо закапываем? Кто ошибку заметит, сказывайте.

И по очереди выкликает одну за другой:

«Всякая рука к себе загребает».

Сделал Матвей жалостливое лицо, только что слез не льет.

— До чего была покоенка живокрова да ходовита — сказать неможно! А вот коллективизации не перенесла. В колхозах мы не то что руками между собой сплелись — сердцами между собой поменялись!

Тут Матвей вспомнил про свое письмо. Распечатал конверт, прочел — да как засмеется.

— Вот, товарищи, пришла мне веселая бумага. Зимой расписал я про свою огородную работу да в институт растениеводства послал. Вася… виноват, наш колхозный агроном Василий Ефимович Кисляков присоветовал. Десять лет я огородничал да целый месяц про то писал. А вот нынче и ответ пришел.

Читает Матвей нам письмо, а сам такой довольный, будто его большой наградой наградили:

«Высылаем вам просимый семенной материал. (Это я цветную капусту просил.) Благодарю за присылку статьи о выращивании овощей в Светлозерье. Прошу и в дальнейшем поддерживать с нами связь и сообщать результаты вашей работы по продвижению овощеводства в печорском Заполярье.

С товарищеским приветом

директор института».

Все рыбаки были в сборе. И всем Матвеева радость не чужая.

— Недаром ты у нас первый пахарь да сеяльщик, — говорит Анна Егоровна.

— Ты у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец, — смеется Прохор Иванович.

— Все мы с вами пахари — говорит Матвей с гордостью, — немалое у нас поле раскорчевано — глазом не окинешь. Это ведь не первое такое письмо. Наш агроном Василий Ефимович от академиков письма получает. Наука интересуется печорской пшеницей. Говорят: «Ваши посевы пшеницы не с опытной, а с производственной целью в районе Печоры продвинуты так далеко на север лишь впервые». А мы и сами знаем, что впервые. Полярный круг как раз по нашим полям проходит. До советской поры на Печоре своей мы, светлозерцы, пахать и не думали. У прадедов наших да и у ровни моей о прежнюю пору земля наша неродимой считалась. Что ни посеешь — все морозом вызнобит, заливным дождем вымочит, громом побьет.

Слушали рыбаки своего бригадира, и, наверно, каждый согласен с ним был: правильно сказано — новинка старинку гонит.

3

Издалека по воде катится веселая рыбацкая песня, как волной несет:

Ой, вы, ветры-ветерочки,

Ветерочки-сиверочки,

Вы подуйте-потяните,

Сине море всколыхните!

У нас на море погода,

Вот погода, вот погода,

Погодушка немалая,

Немалая, волновая!

Ничего в волнах не видно,

Одни парусы белеют,

На гребцах шляпы чернеют,

Веселышки зеленеют.

На корме сидит хозяин,

Наш хозяин во наряде:

Во коричневом кафтане,

Во матерчатой жилетке,

В тонкой беленькой рубашке,

Во пуховой новой шляпе.

Воспромолвил наш хозяин:

— Пригребите-ко, ребята,

Ко крутому бережочку,

Ко желтому ко песочку.

Рыба шла полным ходом. В лодках ее насыпано до полубортов. Между ровными, отборными сигами, между горбатыми чирами, как плахи, лежали пудовые белоглазые нельмы.

В лодки можно было и не смотреть. Стоило взглянуть на Анну Егоровну и все ее звено, — удача себя не таила. Забегали рыбаки с ящиками, тащат с берега — пустые — на лодки, с лодок — полные — на катер. Бегают, ног под собой не знают, тяжести на плечах не чувствуют, шутят да балагурят.

— Наша молодая! — кричит Федор Поздеев. — Комсомольцы вчера ко ставным ездили — и половины не привезли.

— Завтра вдвое против нашего добудут, — откликается Анна Егоровна.

— Не худо бы так-то, — говорит Матвей, оглаживая бороду.

— Дай бог, дай бог! — твердит Трифон Окулович, и улыбается, и суетится на разборке.

— Семга-то еще не идет? — спрашиваю я Матвея.

— Задержалась, не пошла еще, — смеется Матвей. — Нос-то уж видно, а хвост никак не может доволокчи.

Красильщиков допоздна слушал и записывал от Ивана какую-то длинную сказку с мудреным названием — «Франциль Венециан». Ну а нам было не до сказок.

Снова у берега весельный перестук ловцов и моторный стукоток у рыбаков-поставушников. И снова с желтых песков подымаются чайки, летят за лодками вдоль быстрой реки и ждут: не удастся ли что урвать из рыбацкой добычи?

Заехал к нам заместитель председателя окрисполкома Иван Петрович Сядэй. Он выехал на путину из Нарьян-Мара уже давно, и все время ездит с тони на тоню, проверяет, как идет лов. Заглянул он и к светлозерцам.

— Хоть вы, — говорит, — и не нашего округа, да мимо вас не проедешь: впереди всех идете.

Приехал он вечером, дело уже к ночи было. Вот Красильщиков и повернул разговор на сказки.

— Слыхал я по тундре их немало, — проговорился Сядэй, да и сам не рад стал: Красильщиков не отставал до той поры, пока своего не добился.

Рассказал ему Иван Петрович сказку «Выя Тэта».

Младший из четырех братьев, Выя Тэта, уснул крепким сном. Проспал он десять лет. Когда братья разбудили его, оказалось, что вот уже десять лет, как пропал их отец: поехал в соседнюю тундру и не вернулся.

Долго тянулась сказка, и до самого конца полно в ней крови: до той поры Выя Тэта не успокоился, пока не убил всех врагов своих, погубивших отца, а заодно и тех, кого за врагов по ошибке сосчитал.

— Старая сказка! — машет рукой Иван Петрович. — К чему она тебе?

— Да, товарищ Красильщиков, — сочувствует Матвей, — это сказка-перестарка…

Фольклористу на месте не сидится, хочется что-то сказать, а Матвей ему наперебой Ивана Петровича спрашивает:

— К вам в Нарьян-Мар, кажется, гости с Сахалина приезжали?

— Эвенки-то? Как же, гостили!

И рассказал Иван Петрович, как ненцы-колхозники пригласили к себе в гости бывших своих недругов (по-старому их тунгусами звали). Приехали эвенки из оленеводческого колхоза на Сахалине. Провели они в ненецких тундрах не одну неделю. Узнали ненцы, как эвенки в оленях хозяйствуют,