Дорога неровная - Евгения Изюмова

- Свят-свят, чур меня, чур!

- Степановна, ты чего? - рассмеялась Павла Федоровна. - Крестишься, будто привидение увидела.

- Да и впрямь, - пришла в себя Степановна, - не будь с тобой Шурки, подумала бы, что привидение увидела: Николай-то тебя похоронил, мать моя! Уж как он, сердешный, убивался по тебе, так напился, что чуть не помер, еле «скорая» отходила. Собирался вчерась на похороны ехать. Может, и уехал.

- Как? - изумилась Павла Федоровна. - Куда? На чьи похороны?

- Дак на твои! Он сказал, что ты к Витьке в Тюмень поехала, да там и померла, вот не знает, дескать, что с Шуркой делать: у себя оставить либо у Витьки. А уж так убивался по тебе, так убивался. Поминки устроил, позвал всех соседей, напоил. Три дня поминал, так не удивительно, что чуть ноги не протянул. Ты уж прости меня, старую, - повинилась старуха, - что и тогда за помин твоей души пила, и сейчас перепужалась. А вообще, - она улыбнулась, - ты, Федоровна, долго жить будешь, раз мужик тебя при жизни похоронил да поминки устроил.

Павла Федоровна удрученно покачала головой и поспешила домой, чтобы узнать, почему Смирнову взбрело в голову растрезвонить всем о ее смерти.

В квартире, как всегда во время их с Шуркой отлучек, был бедлам и разорение. Смирнов спал на скомканной грязной постели прямо в ботинках. На столе, под столом - пустые бутылки. В квартире стоял застойный сивушный запах, пахло нечистотами, потому что «удобства», как велось в те времена, даже в многоквартирных домах, были на улице, и они ночами обычно использовали ведро, выливая утром содержимое в уборную, стоявшую в глубине двора. Смирнов же не выносил ведро, вероятно, несколько дней.

- Господи, - вздохнула тяжко Павла Федоровна, разглядев и спящего мужа, и бардак в комнате, устало опустилась на стул.

Шурка молча поставила чемодан на пол и принялась за уборку. Вздыхать попусту она не умела, просто бралась за дело. Вот и сейчас за пару часов привела комнату в порядок, мать тем делом приготовила ужин. Так уж повелось у них: Шурка носила в дом воду, заготавливала летом дрова, прибирала в комнате, чинила электроприборы, и вообще была в доме «за мужчину», потому что Смирнов ничего не умел, да и не хотел делать, а Павла Федоровна готовила пищу, если, конечно, было из чего. Поев, Павла Федоровна - Смирнов так и не проснулся - пошла к соседям узнать, что случилось. И узнала.

До получения пенсии Смирнову оставалось несколько дней, а выпить хотелось - страсть! И денег взять негде, все, что было ему оставлено на пропитание - пропито с дружками-собутыльниками. Вот он и придумал пойти в отдел социального обеспечения, попросту - собес, и там, размазывая слезы по щекам и седым усам, поведал, что жена его, драгоценная Павла Федоровна Дружникова, умерла, надо ехать хоронить, а денег на похороны нет, потому нельзя ли выписать ему пенсию вперед на два-три месяца. Ему посочувствовали, женщины, знавшие Дружникову, даже всплакнули, тут же организовали сборы на венок, мол, Николай Константинович, поедете на похороны, так веночек от нас купите: отмучилась многострадальная Павла Федоровна, царствие ей небесное.

Смирнов кивал, соглашаясь, утирал всамделишные слезы, потому что и сам вдруг поверил: Павла умерла, и как жить теперь без нее, он не представлял. Получив деньги - слава Богу, ему не выдали пенсию Павлы Федоровны, сказав, что раз человек умер, то пенсия ему не положена - Смирнов отправился в магазин, накупил водки, закатил на полном серьезе поминки по умершей безвременно жене своей Павле Федоровне. Соседи скорбели вместе с ним, приносили деньги - помощь ему на дорогу и на похороны, Смирнов принимал все с самой настоящей скорбью.

Пробуждение после многодневной попойки чуть было не лишило Смирнова жизни, потому что, проснувшись, первое, что он увидел - лицо Павлы Федоровны, сидевшей за столом. Смирнов, хоть и крещеный, хоть и вырос в верующей в Бога семье, повзрослев, про Бога и не вспоминал. А тут на него напал такой ужас, что он скатился немедленно с постели, грохнулся на колени и закрестился истово на красный угол, колотя лбом о пол: «Господи, спасибо тебе, что соединил ты меня с Полей, что и на том свете мы с ней вместе будем, ведь я люблю ее, и жить без нее не могу…»

Павла Федоровна, глядя на молящегося Богу Смирнова, рассмеялась:

- Ну, совсем ты ума лишился, Николай, если думаешь, что на тот свет попал, я ведь живая, не мертвая.

- Живая, Поленька, неужели живая? - и, заплакав крупными слезами, подполз к ней, сунул голову в ее колени. Павла Федоровна решила, что едва проснется Николай, тут же выставить его за порог, даже и чемодан ему приготовила, но сердце заныло от жалости к нему, такому беспутному, и все-таки родному и любимому.

Сердце женское, кто сможет понять тебя, если даже самими женщинами ты так и не понято?..

Шурка любила петь. Бабушка Валентина Ефимовна, когда малышка начинала звонким голоском выводить какой-либо мотив, частенько говорила ей: «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела». Однако был период, когда считалось, что у нее нет никакого слуха. Говорят, все дети рождаются с музыкальным слухом, только его надо развивать, но с Шуркой никто не занимался: мать постоянно болела или ругалась с отцом из-за его бесчисленных пьянок. Случалось, что ее направляли на лечение в больницу, и тогда Шурка жила у тетушек, а там до нее тем более никому не было дела. Однако нельзя было сказать, что тетушки совсем ее не любили, но эта любовь выражалась в бесконечном бурчании на старшую сестру, что живет с пьяницей, и в том, что тетушки дарили Шурке платья со своего плеча. Но им было все равно, кем вырастет Шурка - хорошим или плохим человеком, о чем она мечтает. А у Шурки, между прочим, рано проявились способности к рисованию, и она мечтала стать художником, причем ее буйная фантазия давала прекрасные результаты: несколько раз ее работы на выставках в доме пионеров отмечались призами. А однажды Геннадий - одно время он, разведясь с женой, жил у матери, работал в парке столяром - с помощью знакомого художника пристроил работы сестренки на выставке городских художников, и Шурка с замиранием сердца смотрела, как подходят к ее рисункам люди, качают одобрительно и удивленно головой: надо же, как девчонка здорово рисует.

Шурка из девчонки-сорванца превратилась в девочку-подростка, и за каждое дело бралась всерьез, потому и к поступлению в художественное училище готовилась серьезно: читала учебную литературу, изучала правила рисования, лепила из пластилина бюсты знаменитых людей, занималась резьбой по дереву, щедро раздаривая свои деревянные поделки подругам. Словом, если ее способности к рисованию были признаны всеми, впрочем, тетушки почему-то относились к ним скептически, то вот по поводу ее музыкального слуха мама говорила: «Тебе, Шурка, медведь на ухо наступил», - ну никак почему-то не могла она сразу правильно запомнить мелодию, безжалостно перевирая ее. И пневские женщины не признали бы в ней свою Соловушку. Однако Шурка вновь запела при смешных, но для девочки почти трагических обстоятельствах.

Школа готовилась к праздничному вечеру, посвященному дню Советской армии. Рисовались стенгазеты, готовились поздравления учителям-мужчинам и мальчишкам, каждый класс обязан был представить на школьный концерт несколько художественных номеров. Шуркиному пятому «Б» поручили спеть две песни, назначили для этого несколько девочек, попала в ту группу и Шурка. Она прибежала радостная из школы - как же, и ей дали поручение! И с порога провозгласила:

- Мам, а я буду петь на концерте две песни - «Варяг» и «Остров Рыбачий». Про «Варяг» я знаю, а вот про остров - нет. Поможешь мне разучить эту песню?

Павла всю жизнь шла с песней рука об руку, во время войны пела, подыгрывая себе на гитаре, да плакала, поэтому песен знала множество, и согласилась помочь дочери. Бились они над заучиванием песни несколько дней, а Шурка никак не могла задолбить мелодию.

- Ох, - вздохнула мать, - тебе, Шура, не то, что медведь, слон, наверное, на ухо наступил.

Опечаленная Шурка не посмела признаться в своем бессилии, потому вышла на сцену вместе со всеми. Грянула торжественная мелодия «Варяга», а маленькие певицы, осознав неожиданно, что они не в своей родной сталинской школе, а зрители - не их родители да бабушки-дедушки, от страха губы стиснули, глаза выпучили, рты раскрыли, но не смогли выдавить из себя ни звука. И только Шурка правильно вступила в мелодию, и как не тряслись у нее поджилки, допела песню до конца. «Остров Рыбачий» тоже спелся без фальши. Шурке ребята потом долго аплодировали за ее смелость, потому что девчонки, ее компаньонки в песне, лишь шевелили губами да таращили глаза, пока Шурка отдувалась за них.

С тех пор и начала Шурка вновь что-то мурлыкать себе под нос, и эта привычка у нее так и осталась. Мечтала научиться играть на каком-либо музыкальном инструменте, да поступать в музыкальную школу было уже поздно, а мамина старая гитара давно уж где-то потерялась из-за их многочисленных переездов. Потому, когда отец предложил купить гитару, то Шурка обрадовалась.