Дорога неровная - Евгения Изюмова

Шурка с тоской подумала: вызовут маму в школу, расскажут про все Шуркины проделки. Учится она, конечно, хорошо, но озорничает наравне с мальчишками. Отец узнает - опять ругаться будет.

Когда трезвый, отец - добрый и веселый. Пьяный - нехороший: бранится и дерется, сколько раз она с мамой ночевала у соседей, потому что Павла Федоровна к сестрам ходить в такие моменты не любила. И Шурка ее поддерживала всей душой, потому что и ей не нравилось, как тетки, особенно тетя Зоя, жившая тоже на улице Сталина, принималась зудеть: «Вот, говорили тебе - не сходись с пьяницей». А иной раз отцовский запой проходил мирно, только плакал отец да просил Шурку спеть «Землянку», его любимую песню. И Шурка старалась петь так жалобно, что отец вовсе заливался слезами, проплакавшись засыпал.

В запойные дни Шурка стыдилась отца. Зато трезвый он - веселый и добрый, и тогда Шурка ходила по улице, задрав нос, потому что ни у кого на улице не было такого отца, к кому бы так уважительно обращались «инженер, майор». Он очень интересно рассказывал про города, где бывал, потому Шурка лучше всех в классе училась по географии. Сейчас как раз у него такое запойное время, и Шурка повесила голову, представив, как будет бушевать отец.

- Кстати, - сказала Екатерина Андреевна, - никто не вспомнит, кто сегодня обругал старушку на улице нехорошими словами? Ну-ка, признавайтесь!

Класс затих. Такое, и правда, случилось. Сталинские ребятишки с рождения были озорными, они жили в своем особом мире, воспитывая друг дружку, самостоятельно, без помощи родителей, которые в своем большинстве работали на лесокомбинате. Многие из ребят до десяти лет редко попадали за пределы этого мира, отгороженного со всех сторон парком, рекой, корпусами завода «семи-девять» и железнодорожными путями. Даже школа-четырехлетка на улице была своя, и выпускники ее считали себя вполне взрослыми, которым все позволено. Мальчишки тайком курили, прячась в заброшенных заводских корпусах или на пустыре за школой, вовсю матюгались, дерзили старшим, охотно и дружно колошматили сверстников, живущих за рекой или парком, понимая, впрочем, что поступают плохо, но кому охота в том признаваться? Девчонки не уступали в ловкости мальчишкам, тоже, как и они, разрисованы застарелыми царапинами да синяками, потому что, как и мальчишки, лазали по заборам, играли в казаков-разбойников и футбол.

После окончания начальной школы сталинские ребята переходили в другие школы, и, оказавшись на «чужой» территории, становились более сдержанными. Вражда с ребятами других улиц исчезала, потому что невозможно учиться в одном классе и враждовать. Девочки неожиданно для себя понимали, что с мальчиками можно не только драться, но и по-хорошему дружить, а мальчишки, познакомившись с другими девочками, вдруг замечали их красоту и женственность, и на своих подросших уличных подружек мальчишки тоже начинали смотреть иначе. Те и другие внезапно осознавали, что вскоре станут девушками и юношами, а потом женщинами и мужчинами. Девчонки начинали кокетничать с незнакомыми прежде ребятами, а мальчишки становились рыцарями, помогали таскать тяжеленные портфели новым одноклассницам.

И все-таки мир улицы Сталина отличался от мира «городского». Повзрослевшие девчата и парни, бегая на танцы в клуб Лесокомбината, который притулился на краю соснового парка, держались всегда вместе, и не дай Бог заносчивому «горожанину» обидеть «сталинскую» девчонку: парни с ее улицы тут же наказывали обидчика. И лишь когда танцевальный центр переместился на танцплощадку Комсомольского парка возле третьей школы, вражда «сталинских» и «городских» поутихла, потому что «сталинские» теперь были гостями на чужой территории и держались, как положено гостям.

Но пока Шурка и ее друзья-мальчишки - на своей улице, здесь они хозяева, и вели себя соответственно традициям улицы.

Екатерина Андреевна выждала некоторое время и тихо-тихо произнесла:

- Ну что же… Если вы не признаетесь - никто из класса не выйдет. Встать! И будете стоять до тех пор, пока не пообещаете не сквернословить.

Ребята встали.

Прошло десять минут, двадцать… Класс стоял, неловко выгнувшись за партами. И молчал. Первой не выдержала Люська Шетова:

- Екатерина Андреевна, я больше не буду, - она тоже, как и одноклассники, была не без греха.

- Иди домой, - кратко ответила учительница. Она понимала: нельзя так - ставить весь класс на ноги из-за трех-четырех маленьких сквернословов. Это жестоко. Но как отучить их от хамства и привычки ругаться?

Потом извинились еще несколько человек. Потом еще… Всех учительница отпустила домой. И осталась в классе «великолепная пятерка» озорных и бесшабашных.

В классе до сих пор была и Шурка. Она устала, и ей было стыдно перед Екатериной Андреевной. Но мальчишки, ее «команда», упрямо молчали, уставившись в пол, молчала потому и Шурка, не зря в играх в «войнушку» ее звали комиссаром.

Прозвище свое Шурка получила неспроста: родители - «партейные», воспитывали ее в уважении к прошлому страны, и все, что было связано с гражданской или Отечественной войной для нее было свято. А тут и шестидесятые годы подоспели. Ахнули люди, узнав про денежную реформу, когда гривенники стали копейками, рубли - гривенниками. Тут и другая новость всех огорошила: увеличен налог с доходов от продаж на рынке, с приусадебного участка, с каждого дерева и всякой домашней живности, так что дешевле было уничтожить эту живность, а сады вырубить - торговать стало невыгодно.

В Шуркином дворе не было плодовых деревьев, зато полным полно кур, поросят, а оседлый цыган Николай Цыбулин даже корову держал и лошадь. Корова помогала пятерых детишек кормить, а лошадь - его неизменный транспорт: Цибулин всю жизнь проработал возчиком в различных организациях. И вот ничего в одну ночь не стало: ни кур, ни поросят - все пустили люди под нож, а в окраинном частном секторе полегли под топором несчастные яблоньки.

Не легче было и колхозникам. С одной стороны - повышены государственные закупочные цены на продукцию сельского хозяйства, но в то же время на декабрьском пленуме ЦК КПСС сделан вывод, что «личное подсобное хозяйство будет постепенно утрачивать свое значение», поэтому рекомендовано совхозам скупить скот у своих работников, то же следовало сделать и колхозам. Все это привело к упадку личного подсобного хозяйства и обострению продовольственной проблемы в стране. Люди побежали из села в город - там твердая зарплата и восьмичасовой рабочий день. Началась и реорганизация машинно-технических станций (МТС), причем технику колхозы должны были выкупить, иначе остались бы без техники. Более богатые хозяйства сделали это своевременно, а кто не сумел, покатился к упадку. Механизаторы, ранее работавшие в МТС и жившие оседло в поселках, оказались без работы, некоторые сумели перебраться в колхозы, а кто не имел возможности переехать на новое место жительства, подался тоже в город - там умелые руки были востребованы. Не спасло сельское хозяйство и освоение целинных земель, куда поехали люди со всей страны, причем много молодежи, не имеющей нужных в сельском хозяйстве профессий, зато полной комсомольского задора, готовой трудиться на благо Родины, не покладая сил. Однако усилия, затраченные на освоение целины не оправдались, поскольку система землепользования была не продумана, что привело к эррозии земель. Кризис сельского хозяйства привел к тому, что Советский Союз вынужден был закупать зерно за границей, потом это стало традиционным.

Вскоре начался кукурузный бум, и «царица полей» пришла на стол в образе кукурузного хлеба, да и того было мало. Шурке приходилось в шесть утра бежать через безлюдный, плохо освещенный, парк мимо громадного, всегда окрашенного в белый цвет, памятника Сталину к единственному в городе хлебному киоску, где хлеб можно было купить рано утром. И очередь перед ним, конечно, была такая, что Шурка едва успевала к началу занятий в школе. Она же отоваривала и талоны на продукты в магазине - сахар, макароны. Зато в избытке был плиточный фруктовый чай, и она по дороге из магазина, как и все ребятишки на их улице, отламывала кусочек и жевала, как шоколад, сладкую плитку. Но Шурка не роптала, что приходилось стоять в очередях: мама болела астмой, задыхалась на морозном воздухе, и в зимнее время совсем не выходила из дома, отец же был с ленцой. Но что поделаешь? Дети родителей не выбирают. Зато постоянно слушают их разговоры.

А родители без конца говорили о реформах, о политике Хрущева, о культе личности, о том, что повышены цены на мясо и масло. Отец ругал Хрущева, говорил, что у Никитки тоже руки по локоть в крови, иначе не стал бы первым секретарем партии на Украине: без одобрения Сталина его бы на этот пост не избрали, не перевели бы в Москву в Центральный комитет. Ругал маршала Жукова за помощь Хрущеву. Пророчил, что Никитка его «слопает» - за Жуковым армия, а ему сильный лидер не нужен. И оказался прав: Хрущев «отблагодарил» Жукова, назначив сначала Министром вооруженных сил СССР, а в марте 1957 года отправил в отставку.