Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

крикнул сопровождающих его всадников и поскакал целиной через долину к голубеющим вдали приречным холмам. Никита же повернул жеребчика и по своему старому следу рысью поехал назад в деревню.

Проехав с полверсты, он обернулся и посмотрел в степь. Полунин со своими всадниками был уже далеко. Спустившись в низину, он пересекал широкое замерзшее болото, сплошь усеянное белыми кочками. Они тянулись ряд за рядом, как замерзшие белогривые волны неспокойного моря. По всему болоту в отдалении одна от одной, как вехи, торчали из снега тощие сиротливые сосенки с кронами, похожими на клочья низких разорванных ветром облаков. Дальше за сосенками простиралась спокойная белая степь с толстобрюхими приземистыми зародами сена, одетыми в белые тупые колпаки снега, и еще дальше на горизонте неподвижные, как скалы, громоздились синие плотные тучи.

15

В деревне у жердевых оград и плетней все еще стояли крестьяне. Маленький мужичок с редкой рыжеватой бородкой клинушком, с крохотным в кулачок лицом, на котором среди бесчисленных морщинок едва приметны были прищуренные узенькие глазки, стоял у ворот своей черной покосившейся избенки и, не сдержав любопытства, крикнул проезжающему улицей Никите:

— Эй, браток, когда же ваши придут? Или вовсе село миновали?

— Не минуют, — сказал Никита и придержал лошадь.

Мужичок обрадовался возможности поговорить с партизаном и подбежал к Никите. Он остановился возле самой лошади и, придерживаясь за переднюю луку седла, задрал свою баранью шапку едва не на затылок, словно она мешала ему как следует разглядеть приехавшего партизана. Он глядел на Нестерова снизу вверх и хмурил лоб.

— Я им то же говорю, мужичкам нашим, а они сомневаются.

Никита внимательно посмотрел на мужичка, увидел его заплатанный вытертый полушубок, полами не прикрывающий и колен, увидел его стоптанные разношенные валенки и, подметив беспокойный ожидающий взгляд, сразу понял, что спрашивает мужичок не из простого любопытства.

— В чем же они сомневаются? — спросил он.

— Да все говорят: пришли и ушли, пришли и ушли, — сказал мужичок, еще ближе подвинувшись к Никите. — Ушли, говорят, а мы-то снова под японской рукой остались… Что тогда? Вот в чем сомневаются.

— Пусть не сомневаются. Это только разведка прошла, а отряд следом идет. И уходить из долины мы больше не собираемся, — сказал Никита.

— Вот и я говорю — разведка, — обрадованно подтвердил мужичок. — Как же без разведки можно, дело военное. Никак без разведки нельзя. Я им о том же толкую, а они свое… Все на прошлый раз ссылаются…

— Полчаса не пройдет, отряд здесь будет, — сказал Никита.

— Значит, следом идут? — Мужичок заглянул Никите в глаза так, будто не поверил и хотел убедиться в том, что ему говорят правду.

— Следом, — сказал Никита.

— И много?

— Придут, сам увидишь.

— Известно, много, коли разведка такая, — подмигнув Никите, затворил мужичок. — Я сам старый солдат — стратегию понимаю… — Он как-то вдруг приободрился, молодцевато подвинул набок шапку и даже показался Никите выше ростом. — Мужикам сказать побегу, чтобы к встрече дорогих гостей готовились, да вершноконных по заимкам послать надо. Там по заимкам дальним да по лесным зимовьям охотничьим дивно народу скрывается. Все парни молодые, от мобилизации схоронились…

Мужичок хотел уже бежать к крестьянам, столпившимся возле ворот широкой пятистенной избы на углу улицы, но Никита удержал его:

— Постой, постой-ка! Как звать-то тебя?

— Тихон сын Гаврилов, — сказал мужичок, улыбнулся и прибавил: — Отставной солдат ефрейтор Пряничников.

— Так вот, Тихон Гаврилович, бежать тебе никуда не нужно — это дело успеется. Сейчас отряд придет, комиссар приедет и с народом поговорит, — сказал Никита. — А нам от тебя другая помощь нужна.

Тихон Гаврилович посмотрел на Никиту удивленно, будто сомневался, что может оказать партизанам какую-нибудь помощь.

— Подводу на часок нам нужно, тут недалеко на куварскую дорогу съездить, — сказал Никита. — Не присоветуешь ли ты, к кому в селе обратиться, чтобы лошадь, сани, а главное человек надежный был.

— Да как же, да у меня лошадь есть… Хоть не первых кровей лошадь, а меринок шустрый, — торопливо, будто боясь, что ему откажут, заговорил Тихон Гаврилович. — Я и запрягу. У меня и лошадь и сани дома… Ты заезжай да погрейся, я мигом, я мигом… — Он указал рукой на кособокую избенку, скорее напоминающую лесную сторожку. Была она ветхой, с прогнившей крышей, и одно окно осевшего угла упиралось прямо в завалинку. — Я мигом… Ать-два, и готово.

Тихон Гаврилович засуетился, бросился к воротам и шире открыл их перед поворотившим жеребчика Никитой.

Когда Никита въехал во двор и слез с седла, Тихон Гаврилович вбежал на крылечко и, приоткрыв дверь в избу, крикнул:

— Эй, Анюта, принимай гостя!

Однако сам Тихон Гаврилович в избу не вошел, а прямо с крыльца кинулся к стайке, где у него стояла лошадь.

— Ты в избу иди, грейся, а я запрягу… Я мигом… — говорил он, кивая Никите. — Я мигом…

— Греться мне некогда, надо отряд встречать, — сказал Никита. Ему нетерпелось поскорее поехать к Лукину, быть с ним вместе и подробно рассказать о схватке с японцами. — Давай лучше пособлю тебе коня запрячь — быстрее будет.

— А кого тут пособлять, минуты не пройдет… Я по-военному: ать-два, и готово, — крикнул Тихон Гаврилович и еще больше заспешил: — Ступай в избу-то, ступай…

Однако Никита не послушался. Он привязал жеребчика к пряслу изгороди и хотел уже идти к навесу, возле которого стояли сани-розвальни, но в это время дверь в избу растворилась и на крыльцо вышла молодая сероглазая женщина, одетая по-городскому в длинное черное платье. Светлорусые волосы, гладко зачесанные назад, по-девичьи были заплетены в тугую косу, и это придавало миловидному лицу выражение детской открытости и простоты.