Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

— Время нашим уже в селе быть, — сказал Гурулев, отправляя его в Черемухово. — А в селе нет, в долину скачи по прежней нашей дороге, как сюда ехали. Все товарищу Полунину обскажи. Скажи, здесь, мол, на холмах охранение держать будем, и что дальше делать, спроси.

И когда Никита уже сел в седло и повернул коня на приречную дорогу, чтобы ехать в деревню, Гурулев крикнул ему вдогонку:

— Подводу, подводу из деревни сюда вышли… Не хватит нам одной-то подводы…

— Ладно, — не оборачиваясь, крикнул Никита и послал жеребчика крупной рысью.

Восход уже погас, и солнце стояло над лесом неслепящим желтым кругом. И холмистая долина, и река — все было покрыто белой пеленой снега. Только на самой середине реки, в местах, доступных для ветров, горели под солнцем синие полосы оголенного льда.

«Что же это подвода-то за Павлом Никитичем не идет, — думал Никита, щурясь от ледяного сияния и оглядываясь по сторонам. — Не заехать ли мне по пути на заимку, не поторопить ли их?»

Он совсем было решил завернуть на заимку, но вдруг увидел поднявшиеся из снежного увала сани, запряженные низкорослой мохнатой лошаденкой.

В крестьянских санях-розвальнях на сене лежал возница, закутанный в огромную собачью доху с поднятым лохматым воротником. Голова возницы поверх меховой шапки была повязана бабьим платком, закрывающим лицо до самых глаз. Глаза были тусклые, а взгляд — угрюмый. Трудно было понять, молод возница или стар, мужик это или баба.

Поровнявшись с санями, Никита придержал жеребчика и спросил:

— Не за раненым ли?

— С заимки я, — сказал возница хрипловатым скрипучим голосом. — Подводу сюда на куварскую дорогу требовали… Куда подавать? Далеко еще?

— Версты не будет, — сказал Никита, только теперь разглядев, что возница был женщиной, причем женщиной немолодой и сейчас, видимо, чем-то страшно раздосадованной. Говоря с Никитой, она смотрела мимо него куда-то вниз, под ноги своей лошади, и хмурила вдавленный низкий лоб. — Да ты погоняй, мамаша, погоняй поскорее… Плох раненый-то, как бы кровью на морозе не изошел…

Женщина, все так же не глядя на Никиту, стегнула вожжой лошадь, и сани прокатили мимо.

«Ишь, какая злая… — подумал Никита. — С чего это она?»

Он осадил жеребчика и невольно обернулся назад.

Женщина в собачьей дохе, распустив вожжи, неподвижно лежала на сене. Ее мохнатая лошаденка едва трусила, и сани медленно скользили по увалам.

Никите ударила кровь в голову. Ему вспомнился Косояров, неподвижно лежащий на снегу, вспомнился Фома Нехватов с обнаженной головой, глядящий на убитого Черных…

Никита круто повернул жеребчика и поскакал вслед за санями.

— Эй! — крикнул он, нагнав сани и наклонившись с седла. — Говорю тебе, торопиться надо, погоняй… Почему так едешь?

Женщина приподнялась на сене и исподлобья посмотрела на Никиту.

— Конь не железный, — сказала она. — Вчера до ночи из хомута не вылезал, седня до солнца запрячь заставили…

— Погоняй! — взбешенно крикнул Никита.

— Своего заведи, тожно и погоняй, — огрызнулась женщина и натянула вожжи, словно боясь, что Никита сейчас силой вырвет их у нее из рук.

И тут случилось то, чего Никита и сам никак не ожидал от себя.

— Не хочешь, не хочешь… — закричал он и поднял нагайку.

Женщина вскрикнула и прикрыла рукой лицо.

Никита увидел ее испуганные глаза, посиневшие губы и вдруг сам испугался своей поднятой нагайки.

«Да что же это я делаю, что делаю… Стыд-то какой…» — мелькнуло у него в голове, но он уже не мог опустить руку. Он наотмашь ударил нагайкой мохнатую лошаденку, словно она была виновницей медлительности своей хозяйки, и закричал:

— Тогда я сам, тогда я сам подгоню… Скотину жалеешь, а человека нет!

Лошаденка испуганно шарахнулась в сторону и пустилась вскачь вдоль дороги.

Женщина, ухватившись руками за перекладину передка розвальней, что-то кричала, но Никита не слышал ее крика.

Он скакал рядом с мохнатой лошаденкой и в сердцах нахлестывал ее, гоня во весь опор и не замечая, что ветхие розвальни трещат и на пол-аршина вверх подскакивают на ухабах.

Опомнился Никита, только увидав впереди на дороге столпившихся партизан.

«Да, куда же это я скачу? А донесение? А Полунин?» — вспомнил он и придержал коня.

Розвальни с барахтающейся на сене женщиной пронеслись мимо.

Никита круто повернул разгоряченного жеребчика и поскакал снова к селу.

Он весь дрожал, и на душе у него было гадко, как будто он не только хотел совершить, но уже совершил какой-то очень скверный и стыдный поступок.

«Она думала, что я ударю ее, она закрылась рукой… — с содроганием и стыдом вспоминал он. — Женщина… Старуха… Как это мерзко, как это вышло мерзко… Да и время потерял…»

И, стараясь наверстать это потерянное время, он все торопил и торопил уже взмыленного жеребчика, пока не показалась высокая колокольня белой черемуховской церкви.

Никита попридержал жеребчика, успокаивая, погладил по мокрой шее и въехал в село шагом.

Он знал, что из всех окон будут глядеть на него и что скачку по улице на взмыленном коне крестьяне могут истолковать по-своему — как начало бегства партизан. После встречи с возницей-женщиной на куварской дороге он уже не думал, что здесь, в этой деревне, все друзья и что все рады приходу лесных людей с красными лентами на шапках.

Он был сосредоточен и сердит, однако постарался придать себе вид человека, ничем не озабоченного, и, свернув от церковной площади вправо, поехал по улице, высоко подняв голову и даже подбоченившись.

Вглядевшись в улицу, он сразу понял, что отряд еще на походе, где-то за деревней,