Одинокие боги - Луис Ламур

Вполне возможно, что где-то тут были и другие, более удобные места для спуска, но искать их не хватало времени. Немного отдохнув в тени скалы на дне каньона, я отправился дальше.

Прошел, наверное, уже около трех миль, когда увидел канюков. Их было несколько, круживших над чем-то лежащим на земле. Сжав в руке пистолет, я отправился посмотреть, что их так привлекало. Карабкаясь по валунам, перепрыгивая с камня на камень, я прошел через поваленное ветром джошуа.

При моем приближении канюки немедленно взмыли вверх, но продолжали кружить над этим местом, не отлетая далеко.

Я приближался с величайшей осторожностью. Вокруг не слышалось ни звука, кроме пронзительных криков птиц. Две из них, устав кружить, уселись на камень, что-то рассматривая неподалеку от себя. Их безобразные, сморщенные, выжидательно изогнутые шеи были отвратительны. Завернув за скалу, я увидел то, над чем кружились стервятники. Две лошади лежали на земле, одна неподвижно, другая еще делала попытки встать. Третья была на ногах: расставив их, она низко опустила голову. Когда канюки приближались, лошадь поднимала голову, мотала ею, из последних сил старалась отогнать хищников.

Увидев, как я карабкаюсь по камням, канюки заволновались еще больше и разлетелись кто куда. Стоявшая лошадь подняла голову. Я так и обомлел: это был мой черный жеребец!

На мгновение от неожиданности я замер. Никогда не доводилось видеть коня в таком жутком состоянии и все еще державшегося на ногах. Одно плечо, израненное, кровоточило, на боку зияла рваная рана: он или упал, или подвергся чьему-то безжалостному нападению.

Черный жеребец продолжал держать голову поднятой, смотрел на меня и одновременно старался приблизиться к лежащей на земле кобыле: видно, как-то хотел защитить ее.

— Все в порядке, малыш! — вырвалось у меня. — Я помогу!

Его уши бдительно насторожились. Думаю, он узнал мой голос. Так оно, верно, и было. Я продолжал разговаривать с ним. Припомнил подслушанный мной разговор о Вентуре, который будто бы гнал в пустыню небольшое стадо лошадей — «не более пяти-шести голов»... Здесь остались только три, одна лошадь была уже мертвой. Я увидел, что и второй осталось недолго: у нее был страшенный перелом ноги, такого я еще не видел, — поэтому она уже не в силах была подняться. Лошадь мучилась, и ее, конечно, следовало пристрелить, но я не осмеливался сделать это тотчас же: решил сначала облегчить страдания черного жеребца. Выстрел может напугать его, и он бросится бежать, а в пустыне он долго не продержится.

Продолжая тихо разговаривать с ним, я подходил все ближе и ближе. Но он, видел я, уже не мог бежать, его силы слабели: пройдет всего несколько часов и он наверняка упадет, доставшись кровожадным хищникам.

Подойдя, я снял шляпу, открутил крышку трофейной фляги и, вылив в нее половину своего запаса воды, протянув жеребцу. Тот сначала чуть-чуть было отшатнулся, но, поскольку бежать был не в силах и почувствовал воду, сделал шаг ко мне.

Опустив морду в шляпу, начал пить. Выпив все до капельки, он внимательно смотрел на меня, прося еще немного воды, но ведь нам с ним предстоял еще долгий путь. Однако в этом каньоне, где росли пальмы, должна была быть вода. Добраться до нее было нелегко не только мне: еще тяжелее — черному жеребцу.

Из лямки старого рюкзака я соорудил нечто, похожее на уздечку.

Я не раз прежде высказывал моим друзьям мысль о том, что с самого начала подозревал: черный жеребец был объезжен или принадлежал ранее какому-то другому человеку... Теперь он стоял передо мной совершенно спокойно, пока я накидывал на него эту уздечку, даже позволил отвести себя от этого страшного для него места. Отведя его довольно далеко, я вернулся назад и с величайшей осторожностью сделал то, что должен был сделать: избавил лежащую с переломанной ногой лошадь от дальнейших страданий.

Теперь вместе с черным жеребцом я отправился вдоль каньона. У места, носившего название Тысяча Пальм, воды оказалось вдоволь, но добраться до него было не так-то просто. На сей раз я беспокоился не столько о себе, сколько о моем жеребце, которому сейчас потребуется этой воды в достатке.

Зная, что в каньон, по которому мы двигались, сбегало немало слабеньких ручейков, и заметив впадину возле валуна, трещины в которой были завалены грязью, я решил использовать этот шанс. Лошади, преимущественно дикие, обладают особенностью находить воду, а иногда даже разбрасывают копытами землю, чтобы добраться до нее.

Воспользовавшись своим охотничьим ножом, я принялся рыть им землю, чтобы убедиться в наличии воды. Через полчаса работы, когда было выкопано довольно серьезное углубление, на дне его показалась вода. Покопав еще немного, я остановился, дав возможность воде накопиться. Медленно, но все же она заметно прибывала. На сей раз моего жеребца не надо было упрашивать: он наклонил голову и с жадностью стал пить.

Мы оставались в этом каньоне до самого заката, и как только в моей ямке собиралось достаточно воды, я приглашал жеребца.

В перерывах между этими частыми водопоями я изучал окружающую местность и нашел несколько отростков дурмана. Это, конечно, не стало великим открытием, поскольку растение это можно отыскать в любом месте, где есть камни, — в каньоне и даже в пустыне. Я оторвал несколько листиков, промыл их и залепил раны жеребца, потом тщательно «вытер» руки влажным песком, не слишком-то доверяя сорняку.

Когда спустились сумерки, я поднялся.

— Все в порядке, малыш, — успокоил я его. — Давай-ка я отведу тебя домой.

И он пошел рядом — мне даже не пришлось вести его. Он знал, что нашел друга. По-моему, он бы уже не стал противиться даже в том случае, если бы я попытался оседлать его, но для этого он был еще слишком слаб.

Мы шли медленно, потому что черный жеребец быстро уставал. Вода помогла восстановить ему силы, я отдал ему почти всю, оставив себе глоток. Наш путь пролегал теперь по длинному пологому отрезку склона, лишь этой дорогой мы могли добраться до пальмового каньона. И все равно, когда преодолеем его, нам придется хоть немного, но карабкаться вверх. К этому времени черный жеребец немного окрепнет, а почувствовав воду, будет гореть желанием побыстрее до нее добраться.

Мы брели мимо каких-то деревьев до тех пор, пока не вышли к широкой долине, поросшей пальмами. Здесь попадались пальмы-одиночки и пальмы-пары и даже небольшие пальмовые рощицы. У подножия иных деревьев в изобилии лежали толстые ажурные листья, отслужившие свой век и теперь сплошь покрывающие землю. Несколько деревьев сгорели, оставив после себя обуглившиеся головешки.

Глазам нашим предстала, что и говорить, дикая, унылая картина. Ее как нельзя более кстати дополнял одинокий койот, бросавший на нас недовольные взгляды как на нарушителей его спокойствия.