Семнадцатилетние - Герман Матвеев

Марина Леопольдовна вошла в класс и с недоумением остановилась в дверях. Что это значит? При ее появлении ученицы продолжали сидеть. Некоторые читали, кое-кто писал или перелистывал книгу. Это было до такой степени необычным, что на какое-то время учительница растерялась. Что делать? Как она должна сейчас поступить? Марина Леопольдовна понимала, что это своего рода демонстрация, коллективный протест, но чем он вызван, она не знала и терялась в догадках.

— Смирнова!

Женя поднялась и с ненавистью в упор уставилась на учительницу.

— Что это значит? Женя молчала.

— Вы не желаете отвечать? Я спрашиваю вас как старосту класса, что означает ваше поведение?

Видя, что ее любимица еще крепче сжала губы и застыла без движения, Марина Леопольдовна опустила голову. Может быть, сразу отправиться к Наталье Захаровне? Нет. Она должна сама добиться и выяснить, что случилось, а уж потом принимать какие-то меры.

— Иванова!

Катя, а следом за ней и Светлана поднялись.

— Вы мне можете сказать, что значит эта комедия? Обе девушки молчали.

— Белова!

Валя покосилась на Тамару и, гордо вскинув голову, быстро встала.

— А вы? Вы тоже не желаете со мной разговаривать? Алексеева! Ерофеева! Вершинина! — вызывала по очереди учительница.

Девушки вставали, и по их лицам не трудно было угадать, что происходило в душе. Одни стояли бледные, другие, наоборот, краснели. У одних глаза бегали по сторонам или смотрели в сторону, другие глядели в упор в глаза учительницы.

— Аксенова! Косинская! Тихонова! Холопова! Логинова!

— Я не знаю… Я в этом не участвую, Марана Леопольдовна, — тихо пробормотала Рая.

— Что вы не знаете?

— Я ничего не знаю. Пожалуйста, Не спрашивайте меня, — умоляюще попросила Логинова.

— Так… Кравченко! Шарина! Крылова!

Весь класс стоял и молчал. Тишина сдавила сердце, и Марина Леопольдовна почувствовала, что сейчас может закружиться голова, в глазах потемнеет и она упадет. Вцепившись обеими руками в край стола, она крепко стиснула зубы. «Этого еще не хватало! Не раскисать!» — приказала она себе.

— Ну, что ж, товарищи, очевидно, я большего от вас не заслужила, — проговорила Марина Леопольдовна каким-то незнакомым голосом.

Сделав над собою последнее усилие, она взяла журнал и тяжелой походкой направилась к выходу.

Двери остались открытыми. Было слышно, как удалялись и затихали шаги в коридоре, но девушки продолжали стоять. Их сильно смутила последняя фраза учительницы. Марина Леопольдовна ничего не опровергала, не защищалась. Нет… Совсем не такой реакции они ждали. «А что, если не она писала анонимку?» — мелькнуло в голове у каждой, и на какой-то момент в душе появилось жгучее чувство стыда и раскаяния. Но это продолжалось недолго. Слишком были живы воспоминания о первых днях работы Константина Семеновича и об отношении к нему Марины Леопольдовны.

— Рая, как ты смела с ней разговаривать? — тихо спросила Тамара, и все повернулись в сторону Логиновой.

— Я же ничего ей не ответила… — сильно покраснев, пробормотала та. — Вы же сами слышали.

— То есть как не ответила? Мы решили вообще не разговаривать, не здороваться, а ты что сделала? Ты вчера голосовала с нами?

— Нет. Я не поднимала руки ни за, ни против.

— Как не поднимала?! — с возмущением вмешалась Катя. — Когда я вчера спросила: «Значит, единогласно?» — ты промолчала?

— Катя, я же сказала ей, что ничего не знаю и не буду отвечать, — оправдывалась Рая.

— Но ты же сказала… ты произнесла эти слова! Ты понимаешь, что ты сделала? — все больше сердилась Катя. — Ты всех нас предала… да, да! Это, знаешь, как называется? Штрейкбрехерство!

— Катя, я не поняла… Я же не думала, что надо совсем молчать…

— Катя, оставь ее, — вмешалась Светлана. — С ней мы поговорим в другой раз. Сейчас нужно думать о другом. Предположим, что она вернется с Натальей Захаровной. Что мы должны делать?

— Наталье Захаровне мы объясним все. Она же знает про анонимку.

— А кто скажет? — спросила Тамара и сейчас же предложила: — Хотите, я скажу?

— Почему это ты? Я и сама могу сказать, — обиделась Женя.

— Фенечку не выдавать! — предупредила Катя.

— Девочки, я думаю, что говорить должен тот, кого спросят, — примирительно сказала Светлана.

— Правильно! — согласилась за всех Аня. — Но только не Логинова!

Прежде чем отправиться к директору, Марина Леопольдовна зашла в учительскую. Здесь она хотела немного прийти в себя, успокоиться и подумать о том, что произошло. Никакой вины за собой она не чувствовала, но отлично сознавала, что случилась страшная, непоправимая для всякого учителя скандальная история. Класс единодушно отказался признавать ее и даже разговаривать с ней. Если она пойдет к Наталье Захаровне, то та будет обязана принять строгие меры, вплоть до исключения заводил из школы. «Не надо терять головы… — подбадривала себя Марина Леопольдовна. — Это недоразумение… скоро все выяснится».

Открыв дверь в учительскую и никого там не застав, Марина Леопольдовна поняла, зачем она сюда пришла. Ей нужен был Константин Семенович. И не только по долгу классного руководителя он должен вмешаться в эту историю, но и как признанный руководитель, которому она с каждым днем доверяла все больше и больше, как секретарь партийной организации.

Весь урок Марина Леопольдовна просидела в учительской. Иногда она вставала с дивана и пересаживалась на стул или принималась ходить вокруг стола, бор моча какие-то слова.

Десятиклассницы долго сидели в напряженном ожидании, не закрывая двери и прислушиваясь к звукам в коридоре. Томительно тянулись минута за минутой. Никто к ним не приходил.

— Девочки, а ведь мы заварили серьезную кашу, — задумчиво сказала Клара. — Интересно, что они с нами сделают?

— Ты думаешь, Наталья Захаровна не догадывается, кто написал эту анонимку? — спросила Лида.

— А если не догадывается… пускай от нас узнает! — заметила Тамара.

— Смешно вы рассуждаете, — спокойно сказала Женя. — Неужели вы воображаете, что Марина сознается? С какой стати! Письмо написано, наверно, измененным почерком, и ни у кого нет доказательств, что писала она. Будьте уверены, что и у Натальи Захаровны доказательств нет.

— Девочки, а вдруг это не она писала? — сказала Надя.

— А кто? — спросила Валя.

— Я не знаю, но вдруг не она…

— А если не знаешь, то молчи!

В коридоре послышались шаги. Все подняли головы и застыли. Шаги были детские, торопливые и чуть со скрипом. Хлопнула дверь, и все стихло.

— Писала, конечно, она, — сказала Лида. — Но Женя права: у нас нет никаких доказательств, и Наталья Захаровна страшно рассердится. Имейте это в виду.

— А пускай сердится…

— Ну, а дальше что будет? — спросила Катя. — Мы, конечно, будем стоять на своем, но ведь немецкий язык не отменят из-за этого?

Так, перекидываясь фразами, девушки просидели весь урок. Когда раздался звонок и в коридоре поднялся шум, они закрыли дверь и решили никуда не выходить. Каждую секунду могла нагрянуть Наталья Захаровна. В эти ответственные минуты всем хотелось быть вместе.

Ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и в класс вошел Константин Семенович.

— Иванова Екатерина! — сразу вызвал он, — Марина Леопольдовна сказала мне сейчас, что класс отказался с ней разговаривать и даже не пожелал дать объяснение столь неслыханному решению. Это так?

— Да.

— В чем дело?

— Константин Семенович, вчера мы точно выяснили, что Марина Леопольдовна написала лживую, клеветническую жалобу в горком партии… Мы не можем уважать такую учительницу.

— Подождите. Выводы сделаем позднее. Сначала о фактах… О какой жалобе вы говорите?

— Анонимное письмо в горком… Спросите у Натальи Захаровны. Обследование было назначено из-за этого письма.

Константин Семенович с удивлением взглянул на комсорга. Он знал о письме. Наталья Захаровна сообщила ему, что кто-то из учителей послал анонимное письмо в горком и оно вызвало внеочередное обследование. Она не говорила ни о содержании письма, ни тем более о лживости и клевете. Но откуда узнали об этом ученицы?

— Допустим, что такое письмо было.

— Это точно, Константин Семенович!

— Не спорю. Но почему вы решили, что в письме все ложь и клевета? Вы читали его?

— Нет. Но мы точно знаем… Это такое мерзкое, грязное письмо…

— Я письма не читал и не могу возражать… А почему вы решили, что письмо написала Марина Леопольдовна? Ведь оно без подписи.

— Больше некому! — все так же уверенно сказала Катя.

— И это все, что вы можете сказать? — с горестным удивлением спросил он.

Катя молчала. Константин Семенович обвел взглядом класс и понял, что все они убеждены в виновности Марины Леопольдовны и полны решимости отстаивать свое обвинение. Константин Семенович на секунду растерялся. Последнее время он был очень занят, мало уделял внимания своим воспитанницам, или, вернее, слишком доверял им. Ему казалось, что коллектив десятого класса крепко сколочен; что стоит он на правильном пути; все вопросы решаются коллективно; что все они достаточно взрослые, рассудительные и возможность какого-нибудь грубого срыва исключена… И вот сорвались. А виноват, конечно, он.