Семнадцатилетние - Герман Матвеев

— Вот видите! Им как раз не хватает такой, как вы… Но пользуюсь случаем и предупреждаю вас, Наташа. Не ищите их любви. Никогда не ставьте такой задачи перед собой. Держитесь естественно и просто. В этом — тоже проявление уважительного отношения к детям. Вы слышали, как Орешкина отозвалась о детском коллективе вообще? Мария Михайловна ответила ей правильно, но, кажется, ни в чем не убедила. И я не знаю, можно ли ее в чем-нибудь убедить. Рядом, буквально рядом, в соседнем классе, коллектив живет совсем иначе, а она не видит разницы… И не хочет ее видеть. В результате своей порочной работы, своих ошибок она сделала неверные выводы о свойствах детей и считает это каким-то правилом, какой-то нормой. Она возражает против очевидных фактов и даже не пытается их осмыслить. Что это такое? Близорукость, упрямство или просто тупость? Честно признаюсь, я этого не понимаю… Ну, если бы, скажем, она любила своих девочек… Вы знаете, что родители, ослепленные любовью, не замечают пороков своих детей. Но ведь она их не любит. Сегодня я в этом убедился. Наталья Захаровна права. И очень хорошо, что она наметила на смену вас. Я тоже верю, что вы справитесь, Наташа. А если будет трудно, мы поможем.

ОБСЛЕДОВАНИЕ

В напряженной работе время бежало незаметно. Экзамены приближались, и десятиклассницы занимались, по выражению Тамары, «как проклятые».

Дни заметно прибавлялись. После третьего урока все чаще заглядывало солнышко, и лучи его постепенно перебирались с последнего ряда парт к первым. Открывая в перемену форточку, Женя задерживалась на подоконнике и, вдыхая струю свежего воздуха, мечтательно говорила:

— Ох, девочки! Что на улице творится! Весна… Тепло… Солнышко…

Но тут же строго обрывала себя:

— Никакой весны! Забудьте про солнце! Это не для вас. Помните про экзамены!

В помощь солнцу скоро подул южный ветер, и дворники взялись за скребки и лопаты. Забегали грузовики по проспектам, забирая кучи грязного льда, и в один день улицы очистились, асфальт заблестел, а ночью на морозе высох. От зимы остались только колючие заморозки по ночам да меховые шапки и зимние пальто. Ребята по утрам канючили:

— Мама, я в ушанке не пойду…

— С ума ты сошел! Простудишься!

— Да-а… смотри, уж сухо и солнышко греет.

— Не выдумывай! Сейчас самое опасное время.

— Ну тогда я без калош пойду.

Около школы девочки разлиновали мелом асфальт и прыгали на одной ноге «из класса в класс». Мальчики неутомимо подкидывали ногой «маялку» или играли в лапту.

И только десятиклассницы ничего не видели и не замечали. Выпускные экзамены надвигались, как медленно ползущий ледник.

В конце марта началось очередное обследование школы. Обследования всегда несколько нарушали привычный ход работы; об этом знали все, в том числе и обследователи. Учителя понимали, что такие комиссии время от времени необходимы, но в этом году роно не сговорилось с райисполкомом, и до зимних каникул прошли два обследования. После нового года работу школы обследовал райком, и вот сейчас пришла комиссия из горкома.

Первые дни обследование шло обычным порядком, но скоро девочки заметили, что члены комиссии интересуются главным образом уроками литературы в старших классах. Затем комиссия стала вызывать учителей, и на их лицах после такой беседы появилось хмурое выражение. Все это было странно и непонятно. Многие ученицы стали почему-то утверждать, что это не очередное обследование, а нечто другое, более неприятное. Неизвестно откуда появился слух о том, что комиссия интересуется исключительно Константином Семеновичем. Поползли слухи один нелепее другого.

Десятиклассницы заволновались. Они ближе всех принимали к сердцу это таинственное обследование и всеми средствами пытались выяснить правду.

Вызывали в комиссию и Анну Васильевну. Узнав об этом, Женя выбрала подходящий момент и почти со слезами на глазах обратилась к ней:

— Анна Васильевна, знаете, о чем я хочу спросить вас?

— Знаю…

— Ну ясно же… Нельзя же так… Вы же сами понимаете, как это невыразимо тяжело… такая неизвестность. Скажите… мы очень просим вас. Что случилось?

— Чепуха! Ничего не случилось. Обычное обследование.

— Вы не хотите сказать, Анна Васильевна, мы же не маленькие. Говорят, что Константин Семенович в чем-то виноват… Такие слухи гадкие… что он вредитель…

— А зачем вы слушаете всякую ерунду? Вы бы лучше узнали, кто распускает такие слухи. Это было бы интересно… выяснить источник.

— Как же это узнать? Многие девочки говорят, — безнадежно сказала Женя.

Десятиклассницы уже делали попытки выяснить, откуда ползут слухи. Не могут же сплетни возникать сами по себе. У всякой клеветы есть автор. Всегда есть кто-то, кто пустил слух первым.

Константин Семенович в течение всего времени, пока шло обследование, держался, как всегда, спокойно; и казалось, что он никакого отношения к обследованию не имеет и работа комиссии его мало интересует. На прямой вопрос Кати он сухо ответил:

— Почему вас беспокоит эта комиссия? Горком по плану проводит обследование. Надеюсь, вы понимаете, что школа не может работать бесконтрольно. Если у вас совесть чиста, то занимайтесь, пожалуйста, своим делом и забудьте об этой комиссии. Правда суда не боится.

Обследование продолжалось целую неделю. Председателем комиссии была инструктор школьного отдела горкома, а два члена — учителя других школ. Они сидели на уроках, перечитали все протоколы, познакомились с работой партийной организации и комсомола, поговорили со многими учителями и получили полное представление о жизни школы.

На последнем заключительном заседании, в присутствии Натальи Захаровны, Варвары Тимофеевны и Константина Семеновича, председатель сказала:

— …Наши выводы для вас никакого практического значения не имеют, но должна сказать, что выводы положительные. Школа работает хорошо, а ваше желание поглубже овладеть наследием Макаренко заслуживает всяческой похвалы и поощрения.

— Это верно! Вы знаете, Наталья Захаровна, — сказал один из членов комиссии, — я очень благодарен случаю, что он дал мне возможность познакомиться с постановкой дела у вас… Все это мне пригодится в нашей школе. Я узнал много интересного и об учебной работе и о воспитательной. Я буду просить вас сделать нам доклад…

Заседание проходило у директора. В канцелярии, неподалеку от двери кабинета, одиноко сидела Фенечка. Ей было поручено наблюдать за порядком, не пускать учениц второй смены к телефону и тем более к директору. Прислушиваясь к голосам заседающих, «тайный советник» старалась понять, что там обсуждают, но не могла разобрать ни одного слова. Она, как и все остальные работники школы, волновалась за исход обследования, по опыту угадывая, что комиссия пришла неспроста. Беспокоилась она главным образом за Наталью Захаровну, уверенная почему-то, что ее подвел завхоз.

Монотонно тикали круглые стенные часы, и, поглядывая на них, Фенечка думала о том, сколько времена ей придется здесь сидеть. Школьные заседания обычно затягивались. Наталья Захаровна не любила совещаний, старалась проводить их пореже. Поэтому на каждом совещании разбиралось множество вопросов.

Неожиданно голоса в кабинете стали громче, заговорили все разом, а через минуту дверь открылась, и Варвара Тимофеевна торопливой походкой прошла через канцелярию. Следом за ней вышли два учителя — члены комиссии, в сопровождении Константина Семеновича. Заседание кончилось. В кабинете остались директор и председатель комиссии. Фенечка знала, что сейчас Наталья Захаровна ее позовет, и подошла к полуоткрытой двери.

— …Наталья Захаровна, я решила вам сказать, что это обследование было вызвано жалобой, — говорила председатель. — Мы получили письмо и вначале думали, что писал кто-нибудь из родителей, член родительского комитета. Автор хорошо осведомлен о работе школы, знает людей и, видимо, очень недоволен… Такие случаи бывают, но в процессе обследования я убедилась, что письмо написано не родителем…

— Оно без подписи? — спросила Наталья Захаровна.

— Да. Письмо анонимное.

— Так зачем же тратить столько усилий?.. Анонимные письма пишут обычно негодяи, сводящие личные счеты.

— Что делать! Считается, что автор может бояться последствий своей критики. Обвинения очень серьезные, с политической окраской. Я вам дам прочитать, — сказала председатель и зашелестела бумагой… — Вот!

Наступила тишина. Фенечка чувствовала, что случайно присутствует при разговоре, который ей не полагалось слышать, но не могла же она выйти из канцелярии или заткнуть уши. С какой стати! Пока директор читала жалобу, она для приличия немного попятилась и села под часами на стул машинистки.

— Зинаида Алексеевна, но ведь это сплошная ложь и клевета! — с плохо скрываемым возмущением сказала директор.