Судьбой приказано спастись - Александр Александрович Берлин

они быстро шагнули под падающую сплошной стеной воду. Преодолев водную преграду, Святослав помог Валентину взобраться наверх, и оба оказались в пещере. По её туннелю они начали медленно пробираться вглубь пещеры, которая пугала своей загадочной тишиной и наполняла лёгкие такой чрезмерной сыростью, что хотелось набрать в них всё больше и больше, по мере продвижения, воздуха. Пройдя последнюю часть пути, через какое-то время они оказались в одном из её гротов.

– Ну что, Николаич, вот мы и прибыли, – торжественно произнёс Святослав.

– Так здесь же сплошной и полный мрак, – заметил Валентин.

– Это тебе на первый взгляд так кажется.

– И куда мне теперь в этой кромешной тьме себя деть? – спросил Валентин Николаевич слегка разочарованно.

– Куда хочешь, но далеко всё равно никуда не податься тебе. Так что никуда от меня не денешься и не скроешься – кругом одни только стены. А если же без шуток, то, давай, включи фонарик, сядь и всё не спеша кругом осматривай. В общем, короче говоря, передохни немного, – предложил Святослав. – А я же в это время потихоньку словами буду гостеприимно знакомить тебя со всеми здешними прелестями и, клянусь, что уже с завтрашнего дня тебе не будет хотеться отсюда уйти. И ещё мне тебе хочется добавить к этому одну важную вещь: здесь будет спаться в два-три раза лучше, чем там, наверху; а после двух суток и совсем почувствуешь себя, словно заново родившимся.

– А если я вовсе и не проснусь. Что тогда? – решил пошутить Валентин.

– Разбужу силой. Главное, надо себе здесь уяснить – что здесь ты вне зоны цивилизации. Ты здесь под полной опекой матери-природы, которая тебя в своих «покоях» никому и никогда в обиду не даст.

– Я, Свят, всё мог себе представить, но такого… – удивлённо протянул его друг.

– Ничего, ты очень даже скоро полюбишь это место. Только вот я тебя, Валя, хочу предупредить – что тут неподалеку, метрах в пяти, покоятся Никита с его мамой, и поэтому не пугайся, если что…

– Здесь что, рядом их могилы?

– Да, это место их покоя, – подтвердил Святослав.

– Это даже очень и хорошо, что мы не одни. Не страшно будет жить нам с тобой здесь временно, – с юмором подытожил Валентин Николаевич своё отношение к пещерным обстоятельствам.

– Я так и знал, что ты так скажешь. Знаешь, Валя, как ни странно, но когда я нахожусь здесь, то всегда приходит ощущение, как будто меня нет, словно я с ними под землей. И в то же время, мне кажется, что слышу и чувствую их здесь, словно живых, а они так же ощущают, что меня чувствуют словно живого. А с другой же стороны, живя здесь, я чувствую, что не я, а они, как будто наяву, со мной живут. Может это так незаметно земная жизнь уже начинает угасать во мне. А может, Валентин, жизнь моя и вовсе совсем уже в стадии угасания? – сказал Святослав, и не в силах больше сдерживать эмоции, начал издавать короткие всхлипывания, которые постепенно перешли в откровенный плач.

Понимая его состояние, Валентин по-отцовски обнял его и тихо промолвил:

– Поплачь, Свят, поплачь… Меня стыдиться не надо. Если человек от сердца плачет, значит, он не потерял себя. Все мы – дети… Я тебя, ох, как хорошо понимаю.

И неожиданно вместе со Святославом Валентин Николаевич тоже заплакал, не в состоянии больше сдерживать своих чувств. Но это был не обычный в нашем понимании плач. Он походил, скорее, на стон души – звуки, издаваемые вперемешку с выдыхаемым воздухом, как бы выплескивали все тяготы жизни из нутра человека, проведшего почти полжизни в условиях, жизнь в которых можно назвать одним словом – «существование». Суровость этих условий заставляла постоянно подавлять все свои желания и научила раз и навсегда сдерживать любые эмоции. И лишь сейчас, сидя рядом с единственным своим близким другом, Валентин мог позволить себе излить душу в слезах. Он давно разучился плакать так, как плачут все люди. Вместо обычного плача получалось лишь только одно – заунывно и жалобно стонала израненная душа, издавая звуки подобные звучанию струн горько и печально звенящей гитары. А слёзы шли сами по себе – суровость жизни ещё не успела их заглушить насовсем. Тихо всхлипывая сквозь слёзы, он снова заговорил:

– Свят, дорогой мой человек. Я хочу сейчас перед тобой снять с души один мучающий меня грех и попросить у тебя прощения. Не держи на меня зла за то, что я тогда направил тебя к брату в тайгу, послав тебя, можно сказать, в ад. Понимаешь, после того как мы тогда на зоне с тобой разошлись, я с той поры больше никогда спокойно не спал. И с того самого времени я без тебя, честно тебе признаюсь, как будто осиротел, вмиг став одиноким. И начинал очень чувствовать себя виноватым перед твоей мамой, с кем в детстве был очень дружен. Винил себя за то, что я отпустил тебя тогда от себя. Я очень хорошо себе представлял, как тебе в тайге жилось не сладко. А теперь, узнав от тебя, как ты жил с маленьким ребёнком без крыши над головой, без еды, и вообще ужаснулся. Такого даже врагу не пожелаешь. Одно меня успокаивает: спасибо, что судьба послала вам вовремя спасителя – волосатого человека и спасла тем самым вас от верной гибели.

Выслушав исповедь своего друга, Святослав после небольшой паузы улыбнулся и, нервно засмеявшись, проговорил:

– Валя, Валентин, дружище ты мой дорогой, ты вообще выбрось это из головы и не думай совсем об этом. Я, наоборот, тебя вспоминал всегда только с добром. И всегда твоё присутствие в моих мыслях, где бы я ни находился, очень помогало мне в трудные минуты таёжной жизни. А за то, что здесь, в тайге, я нашёл Кузьму, без которого моя жизнь уже не имеет смысла, и нашего друга – медвежонка, кто привносит в нашу с Кузьмой жизнь радость, я особо тебе благодарен. К тому же и ещё в одном я тебе благодарен. Понимаешь, в этом аду, как ты выразился, есть и обратная сторона жизни. Здесь, Валя, я обрёл необъяснимые душевные ощущения, которые хочу только тебе по-свойски объяснить, так как только ты меня понимаешь по-настоящему. Так вот, как известно, природа сама по себе часто бывает суровой. Когда она сжимает тебя в своих суровых объятьях, ты вмиг превращаешься, порой, будто в ледышку, и только биение твоего сердца продолжает согревать тебя в это время, давая шанс остаться живым. А когда, наконец,