Судьбой приказано спастись - Александр Александрович Берлин

и стараясь подбодрить его, сказал Святослав.

– Ну, про личность ты, конечно, загнул. А вот, что я друг тебе – этому я рад, – с улыбкой поблагодарил Валентин и добавил: – И, знаешь, я ведь за такую долгую жизнь тоже, кроме тебя, друга не приобрёл. Хотя товарищей и хороших знакомых у меня, ох, как много.

– То, что ты почти полжизни провёл за пределами цивилизации, может, это и не так уж страшно, я думаю. Это я говорю по той причине, что ты, Валя, и там, на зоне, как всегда оставался человеком. Ведь ты очень многим там, если так выразиться, помогал выживать и поддерживал многих, чем мог. Поэтому, я думаю, что очень многие, кто оттуда выходил, тебя всегда вспоминали по-доброму. И, знаешь, Валя, ведь человек, если разобраться, часто и живёт для памяти. Ведь человеческая жизнь, а также жизнь всего живого на этом свете, так коротка. Добрая память, мне кажется, и есть самая высшая для человека награда.

– Спасибо тебе за такие, Свят, слова, – искренне признался Валентин. – И вправду ведь, что в целом, я думаю, жизненный итог у меня получился действительно вроде неплохой, хотя и чуточку трудноватый немного, но… Я где-то слышал, что страдания оттачивают ум, поэтому…

Сказав это, Валентин замолчал. Святослав, почувствовав такое состояние своего друга, тоже решил помолчать, думая уже о своей жизни, связанной с Валентином после знакомства с ним. Дальше они шли не спеша в полной тишине, нарушаемой только щебетанием птиц и шелестом густой листвы, по-видимому, понимающими состояние двух счастливых по-своему существ и поддерживающие их настроение своими звуками…

– Скоро придём, – прервав, наконец, тишину, сказал Святослав. – А когда же, Валя, войдём в покои Никиты, ты поймешь, что жизнь, оказывается, прекрасна не только на этом свете, но и под землёй. А когда же побудешь пару дней там, под землёй и выйдешь оттуда воскресшим, то и вовсе поверишь в потусторонний мир… А потом, когда окончательно поставишь свои силы на место и приведёшь себя в порядок, тогда и на могилу Фёдора сходим: она находится совсем рядом с охотничьим домиком твоего брата. Не обижайся, что сразу туда тебя не веду. Мне действительно очень хочется, чтобы ты немного подлечился. А там, куда мы сейчас с тобой идём, ты действительно почувствуешь себя, как у Христа за пазухой. Знаешь, Валя, я не истовый верующий, но я точно знаю, что Господь приходит к человеку всегда тогда, когда он уже почти ни на что не надеется. Хотя, конечно, о Христе вообще, если честно признаться, первоначально я стал немного понимать, когда однажды занялся реставрированием икон, и делал это с того раза всегда с необъяснимой радостью. От взгляда на лик Творца, мне всегда почему-то становилось на душе тепло, и от этого сами по себе начинали идти слёзы, как будто очищая изнутри душу. И в эти такие свои состояния я и начинал делать свои выводы о вере в Бога. Ты не сочти меня за фанатично верующего , но в голову тогда приходили мысли о том, что такое состояние радости приходит от соприкосновения с какой-то неземной теплотой в солнечном санатории, отчего всегда появляется состояние объять вдруг необъятное, рыдая от какого-то необъяснимого счастья. Это словно как прикосновение к познанию, открывающее именно тебе по секрету источник какой-то огромной любви неземной. Любви не к человеку, животному или предмету, а, скорее, какое-то проникновение в таинственную суть, отчего хочется быть лучше и чище, чтобы при этом раствориться в состоянии этой сокровенной любви…

Говоря это, Святослав даже, показалось Валентину, почти не дышал, уйдя в какое-то своё особое душевное состояние.

– И ещё, Валя, я об одной мысли хочу с тобой поделиться: я всегда восхищался всем творением Творца везде и вокруг. И знаешь, я всегда удивлялся и по-прежнему удивляюсь тому, как любое движение – начиная с вращения планеты и заканчивая ходом муравья – идеально точно выверено? И верую тому, что нашими душами тоже кто-то сверху руководит или, может, что-то руководит… Как можно выразиться, какое-то есть, наверное, вечное абсолютное некое совершенство, за завесу которого нам заглянуть даётся только в виде небольшого прикосновения – ощущения, что кто-то есть над тобой, отчего приходит радость на душе, что ты под чьей-то опекой.

В ответ на такие мысли Валентин Николаевич только и смог, что по-отцовски, в знак согласия с ним, обнять Святослава:

– Я бы в жизни всё отдал, если бы хоть кто-нибудь смог мне объяснить, как всё было выдумано впервые, и с чего началось всё живое и неживое во Вселенной; кто и как на самом деле и с чего всё это придумал и сотворил с самого начала. Такие мысли особенно часто меня навещали там, под землёй, в пещере, где меня начинало в это время окутывать какое-то блаженство, и как в раю тут же начинали приходить мысли о вечности и сущности жизни земной.

– Да, я вижу, Свят, что там, по твоим словам, в твоём подземном жилище получается самый настоящий санаторий, – заметил с лёгкой улыбкой Валентин.

– Тот, кто меня там с Кузьмой приютил – мне будет всегда очень теперь дорог. И я за это очень аккуратно слежу и ухаживаю за его могилой и могилой его мамы, – продолжил свой рассказ Святослав. – Конечно, может, всё, о чём я тебе говорю, как-то выглядит со стороны сентиментально. Но, поверь, такой любви между матерью и ребёнком, как у них, я постоянно завидую белой завистью. Конечно, я не видел воочию их жизнь вместе в их семейном сосуществовании, но большого воображения для понимания их добрых взаимоотношений и не надо, чтобы всё это представить: достаточно посмотреть на скульптуры его матери и на то, сколько он их сделал – одна живее другой. Если бы ты видел, как в последние минуты перед смертью он, умоляя, просил быть похороненным рядом с ней. И я рад, что тогда понял, о чём он меня просил и тому, что выполнил его просьбу, похоронив его рядом с самым близким и дорогим ему человеком. И я всегда буду помнить о том, что без Никиты нас с Кузьмой давно уже не было бы в живых.

– Я, Свят, конечно, слышал о том, что где-то на свете есть существо – нечто среднее между обезьяной и человеком, во что я, честно говоря, не верил до сегодняшнего дня. Когда ты говоришь, что ты его не только видел, но и, можно сказать, даже породнился с ним, то это, конечно, окончательно меняет моё отношение к таким слухам,