Тревожное лето - Виктор Дудко

— Вот так и знай, Матрена, на все пойду, а свово добьюсь. Ты знаешь меня. Я такой. А пойдешь со мной, заживем мы как баре. У меня припрятано кое-что, на всю жизнь хватит, еще и останется детям и внукам нашим. Любить тебя буду всю жисть, ноги мыть твои буду и воду ту пить. Никаких забот знать не будешь. Все будут делать китайцы. На руках носить буду. — Лялин взял ее похолодевшие и неживые пальцы, сжал их в своих горячих ладонях, сполз с валежины и стал на колени, заглядывая в ее глаза. — Только согласись, и на руках унесу тебя... — Лялин уткнулся ей в подол лицом и всхлипнул.

— Руки-то твои в крови, Семен Авдеич... Как же мы так жить будем с тобой? Руки-то твои... — шептала она неслышно чужими губами.

— А руки твоего Захара не в кровушке?! С ним-то как ты живешь?! Пор-решу... — задыхаясь, сипел он. — Порр-решу всех. Под корешок изничтожу. Не тебе и не мне в таком разе...

Матрена двинула плечами, высвобождаясь из цепких рук:

— П-пусти... Пусти, тебе говорю!

Лялин, тяжело дыша, отошел, забегал трясущимися пальцами по карманам. Губы его дрожали, а глаза стали белыми и бессмысленными. Рассыпая табак, он крутил папироску и не мог скрутить. С диким криком: «А-а-а-а...» — шмякнул кисетом о землю, подхватил карабин, отскочил от женщины, клацнул затвором. Матрена спокойно смотрела в его глаза, даже не шевельнувшись.

— Раз так! То не мне и не Соломахе!

Она поднялась, опустив вдоль тела руки.

— Стреляй, паразит. Ослобони меня от мук моих!

Черемшаны. Август 1927 г.

Народ на собрание созвали быстро. Первым говорил Шершавов, он призывал наиболее сознательных вступить в часть особого назначения. Затем Телегин обрисовал международное положение, поставил задачи. Особенно понравилась всем зажигательная речь секретаря комсомольской ячейки Барсукова. «Если мы сейчас не возьмем в руки оружие, то революция может погибнуть! А сплотившись в ряду чоновцев, мы р-расс — и навсегда покончим с гидрой бандитизма!» Ему долго хлопали, и в ЧОН сразу же записались тридцать семь мужиков и восемь девчат. Шершавов сказал, что пригодится и женский пол, например в качестве медицинских сестер, Тут же назначили время сбора.

Шершавов, Барсуков и Лепетюха вместе возвращались с собрания возбужденные и довольные, когда шагах в пятнадцати из-за старой вербы, что возле бани, хлестко ударил выстрел. Шершавов, шедший посередине, ойкнул и прижал ладонь к левой руке. Человеческая тень метнулась за баню, и Барсук с Лепетюхой бросились вдогонку.

 

Во второй половине дня Губанов сошел с «Чилима», потолкался по Терновому, пожевал на базаре копченого лосося с хлебом, запил квасом и взял путь на Черемшаны. По одежке он ничем не отличался от крестьянина, да и обличьем тоже: выгоревшие брови, давно не стриженные волосы, на ногах мягкие ичиги. В городе с махоркой туго, поэтому он запасся в Терновом куревом. Его внимание привлекла группа крестьян, по виду коробейников, которые, отдохнув, тоже взяли направление на Черемшаны. Губанов пошел следом, не теряя их из виду, и к вечеру уже ждал паром через реку. Переправился на другой берег и вместе с мычащим стадом вошел в село. В первую очередь надо было найти Шершавова, Спрашивать, а тем самым привлекать к себе внимание — не входило в планы Губанова.

Вечерело. Он бродил по улицам и переулкам, заросшим лебедой и полынью. Уже слышались голоса гармоник и песни девчат. Перебрехивались собаки, курились печные трубы и пахло дымом. Он вышел к церкви, сложенной из дикого камня, прошел мимо закрытого сельмага, ларьков. Село как село, таких много разбросано по всему Приморью, но вот сколько ни бродил Губанов, а почти никого из селян не встретил и сделал вывод, что люди настороженны, боятся лишний раз выйти из дому. Губанов любил деревню, особенно вот такую, как Черемшаны, чтоб непременно в глуши таежной... Втайне мечтал: как только все образуется и последняя банда будет уничтожена, так на стол Карпухина положит рапорт: так, мол, и так, прошу отпустить из ГПУ, потому что есть большое желание работать в деревне.

Неожиданно ударил выстрел, словно пастух стебанул кнутом. Губанов замер, прислушиваясь, не послышатся ли ответные. Но кругом стояла тишина, даже собаки перестали лаять. По звуку он определил, что выстрел произведен из кольта калибра семь и шесть десятых миллиметра, пуля у него в никелированной оболочке и имеет большую убойную силу. Если зацепит, то хорошего мало.

Он пошел на выстрел и на всякий случай переложил свой пистолет в карман пиджака. В переулке послышался топот, он шарахнулся в сторону, прижался к плетню. Мимо проскочил человек, тяжело бухая сапогами и хрипло дыша. Не успел Губанов что-либо предпринять, как на него неожиданно навалились и после короткой борьбы скрутили руки.

— Попался, гад, — цедил сквозь зубы один.

— Ты легче его, не то помрет, — предостерег другой. По голосам Губанов понял, что скрутили его двое парней, и еще понял, что вся продуманная до мелочей операция дала первую трещину.

— Вы что, сдурели? — пробовал он сопротивляться. — А ну распутайте.

— Я тя распутаю, рыло, — потряс перед ним кулаком парень невысокого роста. — Я тя распутаю так, что икать будешь. Тяни его, чего тут рассусоливать. — В короткой схватке Губанов зацепил его немного по носу, и парень утирался рукавом.

— Давай-давай и не ерепенься, не то так огрею...

— Карманы проверил? А, раззява!

В следующее мгновение Губанова обезоружили.

— Гля, что у него! — ахнул высокий.

«Вот это влип... — подумал Андрей, морщась от боли в заломленных за спину руках. — Вот это влип...»

— Вы кто такие будете? — спросил он.

— Потом узнаешь, кто мы такие, — пообещали сзади. — Иди спокойно. Драпанешь — получишь пулю в затылок.

— Скажите, хоть куда ведете? — не унимался Губанов. — Товарищи, это ведь не я стрелял. Ну честное слово не я. — Он остановился, но получил ощутимый толчок в спину.

— Слышь, Кеха, это, говорит, не он стрелял. А пистоль его?

— Ладно тебе. Разберемся.

Губанов стиснул зубы. Конечно, удрать от них он смог бы, сиганул в кукурузу — и был таков, но ведь подымут стрельбу, наверняка соберется народ или подмога какая, да и чем закончится стрельба, кто знает. Действительно, пустят пулю в спину — и привет. И Губанов решил: будь что будет...

Подталкиваемый собственным пистолетом, он оказался в кабинете Шершавова. Тот, бледный, сидел за столом, рука в предплечье была кое-как перевязана обрывком нижней рубахи. В подвешенной к потолку банке металось жирное пламя керосиновой лампы.

— Вот, Егор Иваныч, — начал с порога Барсуков, — взяли бандюгу. Упирался, правда. — Барсуков сиял. — Но ничего, мы с ним быстро, р-расс — и скрутили.