Тревожное лето - Виктор Дудко

— Ладно. Будь по-твоему. Только ради общего нашего дела. Не то я ему показал бы, где зимуют раки и как зовут у Кузьки мать... Змея этого нет дома. В поле он. А без него тебе не резон в его доме появляться. Баба есть баба. Пока сам вернется, она ж растрезвонит по всему свету. Идем к Телегину. Свой в доску. Красный командир. Предсельсовета. У него и переночуешь, а после наведаешься к... этому паразиту. Раз уж доверился нам, то мы за тебя и в ответе. Пошли.

Телегина дома не оказалось. Они постояли под навесом, покурили в рукав, прислушиваясь к шуму дождя.

— И где его черти носят? — выразил недовольство Шершавов, у него разболелась рука. — Может, к Соломахе? Идем. Это предартели. Мужик надежный. Из наших.

 

Соломаха недолго находился на стане и, обеспокоенный исчезновением Матрены, никому ничего не сказав, направился на ее розыски. «Какие там ягоды?» — недоумевал он, все больше тревожась.

Жену он встретил у того места, где поил коня и видел двоих вооруженных. Матрена сидела, опустив ступни ног в воду, согнувшись и не шевелясь. Она даже не слышала, как Захар спрыгнул с коня и подошел к ней.

— Матрена, — тихо позвал он. Матрена встрепенулась, мгновение ее испуганные большие глаза застывше глядели на мужа, потом ожили. Лицо ее осветилось нежностью.

— Захарушка! — быстро вскочила и повисла у него на шее.

— Ты чего сюда забралась? — спросил он с тревогой. — Я всю тайгу исполосовал, искаючи. — Он гладил ее по спине, а она все теснее к нему прижималась, и Захар ощущал запах мяты, исходивший от ее густых волос.

— Ты чего, плачешь, что ли? — удивился. — Что случилось?

— Да ничего не случилось, — успокоила его Матрена, вытирая косынкой глаза. — Тоскливо чегой-то, Захар. Сосет вот тут, — показала на грудь. — Не к добру это.

— Ну, понесла... — Он опустился у ее ног, сорвал травинку и принялся надкусывать. Матрена присела рядом. Воронко похрустывал невесть как занесенным сюда овсюгом.

— Ягоды-то где?

— А! — она отмахнулась. — Какие там ягоды. Захотелось побыть одной, вот и все ягоды.

Захар косо глянул на нее. «И с чего бы взяла ее тоска?» Что-то в поведении жены ему не понравилось. Чтобы отвлечься от нехороших дум, сказал:

— Филька чуть не утоп. — И рассказал, как было дело.

— О господи! — Матрена прижала руки к груди. — Не одно горе, так другое.

И опять Захар подумал, что жена что-то скрывает. Ему хотелось узнать, что у нее на душе, но он успокаивал себя: просто баба мучается дурью. Это у них бывает, и стоит ли обращать внимание. Матрена заметила прореху у него на рубашке, и, вытащив иглу из воротника кофтенки, приказала:

— Сымай.

Захар снял рубаху и сразу принялся отбиваться от комаров. Матрена вдруг сказала:

— Давай уедем из Черемшан, Захарушка? — Перекусила нитку и глянула на него исподлобья.

— Чего-чего? — Он даже отодвинулся. — Как это так «уедем»?

— Уезжают же люди, а мы нешто хуже?

— Люди?! — взъярился Соломаха. — То нелюди! То лодыри бросают землю! А ты — люди. Ха! Ну и сказанула...

Она бросила рубашку ему на колени. Захар быстро натянул ее, затолкал подол в штаны.

— Куда нам ехать, ты подумала? Я вырос тут. Тут родился и крестился. Родители мои лежат в этой земле, все деды. Если нам уезжать, то кому же оставаться? Семижену? Пауку этому? Да? Пусть сосет из народа трудового кровь? — Захар не заметил, как перешел на крик. — Никуда я отседа ни ногой. Умру, в лепешку расшибусь, а не двинусь из Черемшан.

Матрена испугалась, такого Захара она ни разу не видала и потому принялась успокаивать.

— Да не ори ты, как глухой. Ну не поедем, так не поедем. Жили и будем жить. — А у самой сжалось сердце. Лялин дал два дня сроку на раздумье, а потом, говорит, пеняй на себя... Ей вдруг так жалко стало Захара, что жесткий ком подкатил к горлу и перекрыл дыхание, а глаза застлало туманом. «Ничего-то ты не знаешь... — причитала она мысленно, — ничегошеньки не понимаешь, родной мой... А мне-то жить как?! Как мне жить?» Не раз уже находила мысль наложить на себя руки. Сколь же можно так мучиться? Уж два лета измывается над ней Семен Лялин, и эти два лета показались ей двумя веками. И седина появилась за эти два лета. А годов-то ей два десятка еще с половиной, и то не полных. Захар же словно и не видел ее седину.

 

Домой Соломаха вернулся поздно. Долго сидел на крылечке, курил, спасаясь от комаров. Филька крутился возле него, терся щекой о Захарову колкую скулу, заглядывал в глаза. Ничего не хотелось делать и не хотелось ни о чем думать. Он вымотался за день, но, главное, не давал покоя разговор с Матреной.

Часов в десять Матрена и Филька улеглись спать, а Захар взял с этажерки старую газету, зажег свечу и примостился за столом. Но, одолев столбец, ничего не понял, уперся взглядом в стену, подперев скулы кулаками.

Матрена позвала тихо, чтобы не разбудить сына:

— Захар, а Захар...

Захар не отозвался. Не захотел или не слышал? Матрена сомкнула веки и беззвучно заплакала.

Забормотал во сне Филька, и в это время кто-то легонько стукнул в окошко.

— Ктось стучит, — сказала Матрена и задрожала от страха. Она хотела крикнуть, вскочить, но ноги вдруг отказали. Только расширенными от ужаса глазами она смотрела, как Захар идет в сени. Он долго не возвращался, и Матрена, стиснув зубы, в одной рубашке сползла с кровати.

Она слышала, как Захар ввел кого-то и потом забубнили голоса.

— Как не заглянуть, когда окно светится, — в шутливом тоне говорил Шершавов, стряхивая воду с фуражки. — Познакомься. Товарищ наш. Пошли к Тарасу, а у него пусто. И куда черти унесли? А Матрена где?

— Где ей быть? Спит. — Соломаха полез в шкафчик за наливкой. Шершавов заотнекивался. — Да будет тебе. Служба кончилась, можно и послабление себе сделать.

Егор Иванович сдался. Губанов тоже взял стакан.

— В общем, переночевать надо человеку.

— О чем разговор. Места хватит. Боковушка пустая. Чего с рукой у тебя?

— Пустяки. Поцарапал.

Захар прищурил глаз:

— Не в тебя ли жахнули вот-вот?

— В меня.

— Понятно.

Губанов не ввязывался в разговор, маленькими глотками отпивал хмельную настойку. Почти целый день он не ел, и с первого же глотка зашумело в голове. Соломаха посматривал на него с любопытством. Потом сообразил, нарезал хлеб, достал чугунок с остывшими щами.

— Ешь, товарищ, а то сыт голодного не разумеет. — Губанов с удовольствием принялся за еду. И в это время вышла Матрена в ситцевом выгоревшем платье, с платком на плечах.

— А вот и супруга моя, — с неудовольствием произнес Захар. — Чего ты поднялась?

Матрена быстрым взглядом окинула гостей, поздоровалась:

— Слышу: бу-бу, бу-бу... Дай, думаю, погляжу, кто там.