Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

сделал.

— Почему вы так считаете?

— Да какие леди? Видала, чего теперь показывают? Сплошной бардак, мордобой и перестрелка.

Интересно! Его аргументы, в сущности, совпадали с папиными, пусть даже он имел в виду и не совсем то, о чем говорил папа, когда убеждал свою упрямую дочь, «обладающую блестящими способностями к науке», отказаться от ее «абсурдной затеи»: «Учти, нет репертуара, нет и актера! В общем, если можешь не быть актрисой, то лучше и не будь». На все возражения: «Ну не вечно же не будет репертуара! Упадок всегда сменяется подъемом!» — не менее упрямый папа пессимистически качал головой: «Засилье масскультуры — явление для нынешней России далеко не случайное, если вспомнить об общем уровне образования и привычке к облегченным соцреалистическим жанрам, и потому не временное», — не желая признаться, что у него просто-напросто аллергия на театр, где папочка провел полдетства, сидя за кулисами в томительном ожидании, когда у Бабверы закончится спектакль или репетиция и они пойдут домой…

— Жалеешь, что не пошла в артистки? — Наделенный недюжинными телепатическими способностями, Колючкин похлопал по руке и, почувствовав, как невольно дрогнула эта рука, сам же удивился. — Правда, что ли? Да ну, ерунда все это.

— Если бардак, мордобой и перестрелка, то, разумеется, ерунда. Но если Шекспир, Мольер или Чехов, то позвольте не согласиться с вами. В таком случае актер, в отличие от простых смертных, имеет возможность прожить множество жизней. Причем в самом разном времени и пространстве… Однако вы ошиблись, я вовсе не горюю. Вряд ли из меня получилась бы выдающаяся актриса, а быть посредственностью в искусстве — самое страшное, что только можно себе представить!

— И кто ж это тебе сказал, что не получится? Раз ты так глубоко копаешь, думаю, получилось бы.

Столь неожиданная, ревностная, реакция помогла с легкостью вернуться к прежнему, шутливому тону и незаметно направить разговор в иное русло. Без подводных камней.

— Вы еще не заметили, что мне медведь на ухо наступил? Нет? Правда-правда, я не могу спеть ни одной ноты! Полное отсутствие музыкального слуха. Что для актрисы — огромный недостаток. Кроме того, выдающиеся таланты, они всегда помешанные, одержимые, а во мне нет одержимости. То есть сама по себе она присутствует, однако… как бы вам сказать?.. она многовекторная. В школе я периодически увлекалась то одним, то другим предметом. Собиралась поступать то на философский, то на прикладную лингвистику, то на психфак. В конце концов остановилась на истории. Как на наиболее устойчивом пристрастии. Кстати, и история, если заниматься ею всерьез, тоже позволяет существовать в разных измерениях — в настоящем и в прошлом… Не скрою, меня ожидало некое разочарование. Почему-то я была уверена, что лекции нам будут читать исключительно Грановские и Ключевские, а тут две «пары» подряд «бу-бу-бу, бу-бу-бу»! Мухи дохнут! Ни широты обобщений, ни исторических параллелей. Словом, катастрофически не хватает оригинально мыслящих, незаурядных личностей, энциклопедистов… Чему вы улыбаетесь?

— Да откуда же они возьмутся, личности, за такую зарплату?

Вступать в полемику с «больной головой» было по меньшей мере негуманно, и все-таки острое желание обратить ее в свою веру перевесило все сомнения.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь. Во-первых, наши преподаватели по преимуществу люди немолодые, а личность, как известно, формируется в юности, если не в детстве, то есть значительно раньше, чем они стали получать такую зарплату. Во-вторых, согласно вашей логике, все богатые — непременно личности. Но разве это так? В-третьих, увлеченность наукой предполагает отрешение от внешних обстоятельств, а в-четвертых…

— А в-четвертых, пожалуйста, не волнуйся. Когда ты волнуешься, я начинаю нервничать, а мне нельзя. Я больной. — Чмокнув в плечо, он со вздохом: «Ох, вроде опять зашкаливает давление! Даже целоваться нельзя!» — отодвинулся подальше, перевернулся на спину и, нарочито крепко сцепив на груди руки, скосил глаза. — Короче, ты просто еще слишком молодая, потому так и рассуждаешь. Понимаешь, когда ты молодой, ты сам себе хозяин и в принципе можешь жить, как хочешь. Нравится, так читай книжки хоть целый день. А у этих твоих… бубнил, небось, семьи, дети. Какой из него Грановский, если его жена с утра до ночи пилит или дочка денег требует?

— Вы так говорите, потому что не знаете эту среду. У меня папа — преподаватель, и, уверяю вас, никто его не пилит и ничего от него не требует. Кстати, папин пример полностью опровергает ваши доводы. Папа постоянно читает, и именно поэтому сухая наука математика на его лекциях становится необычайно увлекательным предметом. Почти гуманитарным. За формулами и теоремами всегда стоят живые люди — их создатели. Папа знает о них все-все-все! И как они додумались до решения той или иной задачи, и с кем из современников дружили, и даже какие у них были привычки и чудачества. Аудитория всегда набита битком, и студенты ловят каждое его слово…

О папе можно было бы рассказывать бесконечно — о его философском складе ума, феноменальной памяти, гигантском интеллекте и великих, шутливо сформулированных принципах: «Преподаватели, врачи и священники — несчастные люди! Сан слишком ко многому обязывает», — но удержал страх перед скептической улыбкой, в которую в любой момент могли растянуться поджатые в сомнении губы.

К счастью, он не улыбнулся и не усмехнулся, лишь пожал плечами:

— Лично я таких не встречал. Хотя эту, как ты выражаешься, среду тоже совсем неплохо знаю. Обычная по нынешним временам среда! Зачет — пятьдесят баксов, экзамен — сто. Короче, за пять лет заочного обучения я на лекциях раз десять был. Все больше чай с тортиком пил с девчонками из деканата. Душевные были девчонки! Надо курсовую — пожалуйста, контрольную — да ради бога! На финишной прямой погудел с профессором в кабаке, мужик мне готовенький дипломчик притащил, и нет проблем!

— И вы с такой гордостью говорите об этом? Но ведь это не учеба, а профанация!

— Профанация? Может, и так. А с другой-то стороны, когда мне было сочинять эти курсовые и контрольные или на лекциях рассиживаться? И главное — для чего? Я в нефтянке с шестнадцати лет и знаю про это дело больше всех этих гавриков, профессоров-доцентов, вместе взятых! — Явно задетый за живое, он насупился, и его оппонентке, имевшей абсолютно иные «стартовые возможности», сделалось очень неловко за свою запальчивую «профанацию».

— Не обижайтесь, пожалуйста. Я всего-навсего хотела сказать, что жизнь имеет множество смыслов и они не могут быть вписаны в единый контекст. Как в денежный, так и в любой другой.

— Ха-ха-ха! — Уже не расслабленный больной, а прежний темпераментный весельчак, он обхватил свою «маленькую говорунью» и, сотрясаясь от