Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

На лето 42-го и потом 43-го нашей семье выделили на выселках небольшой огород: в несколько грядок. Тут уж я был хозяином. Отец слишком много работал и слишком мало бывал с нами, и я его плохо помню на огороде. Мы засевали грядки морковью, свеклой и огурцами. Но основное, конечно, была картошка.

Картошку сеяли по-особому. Не полностью, а только срезанными верхушками, «глазками». Остальное шло сегодня в еду. Картошку я сеял, окучивал, выкапывал. И могу утверждать, если кому-то, не дай Бог, когда-то это понадобится: картофель, засеянный не клубнями, а только верхушками, «глазками» – дает не меньший урожай! Уверяю вас – совсем не меньший!

Я рассказывал, как отец после речи Сталина накупил всяких продуктов, усадил нас за стол и сказал: «Ешьте! Больше этого не будет!»

На мой день рождения, ровно год спустя, мама привезла мне в подарок с рынка два осклизлых леденца…

О первой любви

«У меня не было первой любви, я сразу начал со второй…» – было у Жюля Ромена. Я расскажу о той первой, которой не было и о которой нигде никогда не говорил.

Как бы ни был противен мне дом Ванды и проходная комната, где стояла моя кровать, он все же имел свои достоинства. И одно из них – окно, выходившее во двор. Оно смотрело на соседний дом, в котором тоже было окно, глядевшее на нас. И за этим окном была девочка Галя. Она была из Москвы и чуть старше меня. И она была прекрасна.

Как мы познакомились, не помню, но остальное врезалось навечно, сделалось пристрастием и дальним светом. Потому никому и не рассказывал никогда. Два ребенка, брошенные в жерло кипящей истории, затерянные среди сводок Информбюро и похоронок в домах. Мы ходили в школу – иногда вместе. Она была классом старше. Два или три раза я имел счастье, мне было позволено – нести ее портфель из школы. Однажды мы переходили через трамвайные пути на той самой площади, и зазвенел трамвай: совсем близко, опасно, почти у нас под ухом. – Верно, мы заговорились. И я успел выпихнуть ее перед собой за линию, а сам достойно следом перескочить через рельсы. Однажды, может не заметив того, – мы шли с ней часть дороги из школы, взявшись за руки.

Дома ей жилось лучше, чем мне. Я жил на съеме, мне даже не всегда можно было торчать у окна. А она жила у родственников – то ли матери, то ли отца – и пользовалась, конечно, большей свободой. У нас было о чем поговорить: мы оба любили читать. Когда я раздобыл однотомник Лермонтова, а у нее тоже был такой, мы уселись с ней однажды, каждый за своим окном, и листали свой томик, ища одни и те же картинки, чтоб издали показать их другому – окно в окно. И очень радовались, когда в слабом вечернем свете узнавали ту или иную иллюстрацию. Это была какая-то утонченная игра. Почти объяснение в любви. Да это и было объяснение в любви. Хотя никто из нас не решился бы назвать это по имени.

Но нас разлучили в итоге. Я сказал, она жила с родственниками, среди них были кобылистые молодые девицы, размашистые – не только на язык. Они стали ее дразнить, за то, что она дружит с нерусским мальчиком. Могло это пойти и из моего дома – от старой карги, матери Ванды: что трудного было сказать соседкам в ее обычном ведьминском стиле? А они подхватили. Все произошло быстро, Галя сперва сносила молча, хмурилась, потом призналась мне – не помню, в каких словах… А потом… Она сама выдала мне зло некую рацею, в духе того, что было слышано ею в доме по моему поводу. Я обиделся и ушел. Мы перестали встречаться. Верней, я старался с ней не видеться. Тогда она сама начала переживать. Раза два она поджидала меня на пути в школу. Хотела что-то сказать, помириться. Но я остался непреклонен.

Надо признаться, я много страдал и без того по той линии, какую задела она. Сибирь той поры не была краем торжества социалистического интернационализма. Меня часто поколачивали. На какое-то время это даже стало системой: меня встречали по дороге из школы и били. Тут было много причин. К примеру, я хорошо учился. А в нашем классе это было дурным тоном. К тому же считался надменным, ибо не участвовал откровенно в некоторых подвигах местных ребят. Ну и так далее… В общем, мне хватало обид и без Галиных слов. И тогда случилось нечто, почти невероятное… Я же сказал: она жила с родственниками – местными, и родственники были молодые и знали тут всех и кой-кого из местной шпаны. Наверное, она пожаловалась кому-то из старших. И тогда меня стали бить уже целенаправленно… (Хоть это было трогательно по-своему. Но это я понял потом, когда стал вообще что-то понимать.) По дороге из школы меня встречали группой ребята и спрашивали этак в лоб: «Будешь дружить с Галей П.?» «Нет, не буду», – отвечал я упрямо – и получал свою порцию. Впрочем, тогда били не так страшно, меня всего один раз били ногами, и то несильно. Вообще-то в ту пору бить ногами считалось неприлично. Когда я водил в садик сына более сорока лет назад, все уже было совсем иначе…

То, что взрослые разлучили так двух птенцов, ничего еще не смысливших в жизни и желавших только добра, было одной из примет страшного и беспощадного времени. Но, наверное, еще чем-то, всеобщим. Галя была красива какой-то необыкновенной красотой. С ней рядом даже я, мальчик вполне заурядной внешности, смотрелся как-то иначе, наверное. И оба мы вырывались своим видом и нашей дружбой из трудности и заурядности бытия. Это было красиво. «Красота спасет мир» – безусловно, но когда? Красоты люди чураются, как уродства, легче прощают преступление. Нас обязательно надо было разрушить. Жалел ли я о своей непреклонности? После да, жалел! Вспоминал ли ее? Да. Но поздней. В конце 43-го мы вообще переехали в другой район. Я ее больше не видел.

Но можно считать, с того вечера, когда мы с Галей показывали друг другу картинки из окна в окно, начался Лермонтов в моей жизни. И поскольку Лермонтов продлился во всю мою жизнь, то и она в этой жизни была. Но это отдельный разговор.

А Галя… «На одной из улочек Дель-Кампо, // Если ты теперь еще жива, // Если бы неведомою силой…» – кружится в голове «испанская пластинка» Симонова. Нет никакой неведомой силы! Все равно… я никогда не поверю, что тебе сегодня столько же лет, сколько мне! (Даже больше чуть-чуть, ты ведь была чуть старше.)

Неправда! Это я имел право стариться! А ты – нет!..

Книги

Поначалу в войну, в эвакуации, я ужасно томился отсутствием книг. Меня спас случайно приятель по школе, которого после оторвали от меня, и по тем же причинам, между прочим, что Галю… Но поначалу он мне очень помог. У его папы было несколько подшивок журналов 20-х годов: «Всемирный следопыт», «Вокруг света». И там была великолепная научная фантастика и приключенческая литература. Достаточно высокого уровня и совершенно забытая. К ней надо бы обратиться и лучшее переиздать. Я говорил об этом с некоторыми издателями, но не получил отклика. Эти несколько подшивок сыграли большую роль в моей судьбе. Потому что привычка к чтению не пресеклась у меня, как это произошло со многими…