Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Бытовое двоевластіе, которое Ленин принял за базу и за жизненный аргумент в пользу своего построенія, конечно, создалось с перваго дня. Мы уже видѣли отчасти, как "стихійным ходом событій" расширялись функціи петроградскаго Совѣта и рождалось его вмѣшательство в сферу государственнаго управленія. В первые дни — дни революціоннаго хаоса — это было почти естественно и, быть может, неизбѣжно. Хаос нѣсколько затянулся и, вѣроятно, ни министр юстиціи, ни члены Исп. Ком. не могли бы объяснить, почему комендант (?!). Таврическаго дворца 20 апрѣля производил обыски и конфисковал бумаги на квартирѣ извѣстных дѣятелей Союза Русскаго Народа-Дубровина и Полубояриновой. Столь же вѣроятно, что никто в Исп. Ком. не помышлял о двоевластіи, когда в этом учрежденіи принимались мѣры, ограничивавшія свободу печати, которая была объявлена в правительственных деклараціях в соотвѣтствіи с требованіями демократіи. Очевидно, в силу фактическаго вліянія Совѣта на типографских рабочих Исп. Ком. была введена разрѣшительная система для газет — разрѣшеніе выходить означало наряд на типографію (всеобщая забастовка революціонных дней формально еще не окончилась). Газеты появились 5 марта — среди вышедших было и "Новое Время", не имѣя на выход требуемой предварительной революціонной санкціи. Исп. Ком. реагировал на этот факт закрытіем газеты "впредь до особаго распоряженія". Газетам же "черносотенным", как "Земщина", "Голос Руси", "Колокол", "Русское Знамя", выход вообще был воспрещен. Можно допустить, что такая временная мѣра, диктуемая страхом перед контр-революціей в неспокойное еще время, была даже тактически цѣлесообразна, но она тѣм не менѣе вызвала всеобщее порицаніе и литературных кругах. В газетах появилось негодующее открытое письмо Совѣту заслуженнаго писателя, близкаго к трудовой группѣ, Водовозова. Пѣшехонов вспоминает, как поднял он "скандал" в Исп. Ком. за попытку возстановить "разрѣшительный порядок" для періодических изданій, отмѣненный царской властью послѣ 1905 г. Ему отвѣчали: "ничего не подѣлаешь... Низы требуют"... Но оказалось, что в самом Исп. Ком. имѣлись по этому поводу разногласія — склонность "тащить и не пущать" (выраженіе Суханова) проявили самостоятельно тамошніе "лѣвые" без всякаго давленія со стороны; "низов"[464]. Уже 10 марта под напором происходивших протестов "пятно на демократіи" было уничтожено — Исп. Ком. постановил, что "всѣ изданія могут впредь выходить без предварительной санкціи". Самое интересное в этом скоропротекшем эпизодѣ то, что никто из протестантов даже не задался в то время вопросом: какое право имѣл Исп. Ком. принимать ограничительный мѣры против печати? Еще меньше, повидимому, творившимся беззаконіем озабочено было Правительство, — никаких слѣдов, указывающих на его вмѣшательство, найти нельзя[465].

* * *

Такое бытовое двоевластіе, т. е., частичный захват правительственных функцій мѣстными, самочинно создавшимися в революціонные дни организаціями, прокатилось волной по всей Россіи. Среди этих организацій Совѣты, как таковые, далеко не занимали первенствующаго мѣста — как явствует из протокола Исп. Ком. 15 марта, Совѣты (доклад бюро о созывѣ съѣзда) к этому времени возникли только в 42 городах (как быстро росло число совѣтов, показывает тот факт, что на Совѣщаніи, которое собралось в концѣ мѣсяца, представлены были уже 138 совѣтов. Главенствующей формой были объединенные "Комитеты общественных организацій", выявившіеся в провинціи в весьма разнообразных комбинаціях[466]. В этих комитетах имѣли своих представителей и совѣты в качествѣ самостоятельных организацій (подчас раздѣльных — рабочих и солдатских). Там, гдѣ в рѣдких случаях совѣты являлись главенствующей организаціей, они далеко не носили узко классового характера — в нѣкоторых провинціальных совѣтах на первых порах были даже кадетскія фракціи, а, напримѣр, в Харьковѣ во главѣ Совѣта, главенствовавшаго в первые дни, стоял офиціальный член партіи к. д., избранный в Совѣт врачебными организаціями; в Ставрополѣ он носил "всесословный характер и включал мѣщанских депутатов"; в Москвѣ в Совѣт первоначально входили представители инженеров, врачей, адвокатов и студенческих организацій. Важно отмѣтить, что "послѣдовательные соціалисты", к числу которых относили себя большевики, повсюду в. совѣтах составляли незначительный фракціи и не могли имѣть руководящаго вліянія[467]. Сказать, как это дѣлает Троцкій в своей исторіи революціи, что жизнь в губерніях и уѣздах сосредоточилась вокруг совѣтов, значит дать очень неточную фотографическую картину того, что было. Признаніе петроградскаго совѣта в мартовскіе дни (запись в дневникѣ ген. Куропаткина 12 марта) "вторым правительством" на наш взгляд является глубоко ошибочным. Лишь публицистическим пріемом является утвержденіе "Рус. Вѣд." 9 авг. (Бѣлоруссов), что "в первые четыре мѣсяца Совѣты были хозяевами Россіи". Детальная лѣтопись русской революціи первых дней могла бы зарегистрировать множество фактов проявленія анархіи на мѣстах. Объективно оцѣнивая, однако, эту революціонную стихію — в атмосферѣ ея и рождалось "двоевластіе — скорѣй приходится дѣйствительно удивляться той легкости, с которой страна "переступила порог между самодержавіем и республикой" ("Хроника"). Недаром тѣ же "Русскія Вѣдомости" в предкорниловскіе дни, когда велась в "цензовых" кругах острая кампанія против совѣтов, признавали, что совѣты вносят "органическую спайку в анархическое движеніе".

Причины развитія мѣстнаго "правотворчества" лежали, конечно, не только в "стихійном ходѣ событій", однако было бы нѣсколько упрощено по трафарету искать эти причины я "систематической бездѣятельности" министерства в. д., объясняемой идеалистическими настроеніями его руководителя. Может быть, лично кн. Львову и свойственно было, как говорит его біограф, преувеличивать силу "генія русскаго народа" и "великой мудрости народа" и отдавать им предпочтеніе перед "надуманными интеллигентскими рѣшеніями"; может быть, тезис — народ свободно и по-своему устроит судьбу Россіи — и органически сплетается с міровоззрѣніем этого славяпофильствующаго земскаго и общественнаго дѣятеля, но не будем всетаки придавать слишком большое уже значеніе декларативным заявленіям и довольно безотвѣтственным разговорам с газетными сотрудниками, которые обычно цитируются в исторических трудах для характеристики настроеній премьера. Прославленныя слова кн. Львова: "мы можем почитать себя счастливыми людьми: поколѣніе наше попало в наисчастливѣйшій період русской исторіи" (он ими закончил свою рѣчь на объединенном засѣданіи "четырех дум" 27 апрѣля), были уже запоздалым отзвуком все того же почти всеобщаго мартовскаго пафоса[468]. Пожалуй нарочитая "восторженность" премьера была уже анахронична, но она свидѣтельствовала о не покидавшем кн. Львова оптимизмѣ даже в дни перваго правительственнаго кризиса.

Красивая фразеологія нерѣдко прикрывала весьма прозаическую дѣйствительность. Так скорѣе приходится толковать слова кн. Львова в газетном интервью 19 марта, принятыя Милюковым историком за "директивы" новым представителям администраціи, пріѣзжавшим в Петербург и "неизмѣнно" получавшим в министерствѣ указанія, которыя находились в соотвѣтствіи с публичными заявленіями руководителя вѣдомства. Кн. Львов представителям печати сказал: "Временное Правительство смѣстило старых губернаторов и назначать новых не будет. На мѣстах... выберут. Такіе вопросы должны разрѣшаться не из центра, а самим населеніем". Роль правительственных комиссаров Львов опредѣлил, как выполненіе функцій "посредствующаго звена" между мѣстными общественными комитетами и центральной властью. Здѣсь никакой "маниловщины" не было[469]. Надо помнить, что рѣчь шла о тѣх временных правительственных комиссарах, которые в лицѣ предсѣдателей земских управ согласно распоряженію центра 5 марта замѣнили устраненную или самоупразднившуюся губернскую администрацію. Свое телеграфное распоряженіе министр внутренних дѣл сдѣлал не по собственной иниціативѣ, как изображает в воспоминаніях Керенскій. а согласно постановленію Совѣта Министров 4 марта. Набоков считает эту "непродуманную и легкомысленную импровизацію" одним из "самых неудачных" правительственных актов и, вспоминая споры относительно обновленія администраціи на съѣздѣ земских и городских дѣятелей, полагает, что в обстановкѣ 17 г. "изъятію" могли подлежать лишь "единицы". Предположеніе о возможности сохраненія в революціонном катаклизмѣ высшей административной и полицейской власти на своих мѣстах столь противоестественно (искусственное сравненіе с 1905 г. малоподходяще), что дѣлает критику просто совершенно отвлеченной. (Не забудем, что предреволюціонная думская агитація шла под лозунгом — "освобожденіе народа от полиціи" — рѣчь Милюкова 15 февраля).