Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Всякая юридическая формула не будет мертворожденной доктриной в том лишь случаѣ, если она соотвѣтствует реальным условіям момента и осознана людьми, выражающими психологію этого момента. Милюков в своем историческом повѣствованіи должен был признать, что в "сознаніи современников этого перваго момента новая власть, созданная революціей, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событій 27 февраля. В этом была ея сила, чувстовавшаяся тогда — и ея слабость, обнаружившаяся впослѣдствіи". По мнѣнію историка, всѣ послѣдующія "ошибки революціи" неизбѣжно вытекали ("должны были развиться" — говорит Милюков) из положенія "дефективности в самом источникѣ, созданном актом 3 марта[446], когда представители "Думы третьяго іюня" в сущности рѣшили вопрос о монархіи. Нельзя отрицать величайших затрудненій, которыя возникли и тяжело отзывались на ходѣ революціи, но причины их лежали не в отсутствіи монархіи в переходное время, а в том, что ни идеологи "цензовой общественности", ни, формально представленное ими временное правительство не сумѣли занять определенной позиціи. Здѣсь, дѣйствительно сказалась "дефективность" происхожденія революціонной власти. Она родилась из революціи — сказал Милюков на митингѣ 2-го марта в Екатерининском залѣ Таврическаго дворца. Безспорно это так, но вышла она из горнила революціи в формах, несоотвѣтственных с самого зарожденія своего этой революціи, что и дѣлало ее "внутренне неустойчивой". Как разсказывают, самоарестовавшійся в первые дни в министерствѣ пут. сообщ. Кривошеин, узнав о составѣ Временнаго Правительства, воскликнул: "Это правительство имѣет один... очень серьезный недостаток. Оно слишком правое... Мѣсяца два тому назад оно удовлетворило бы всѣх. Оно спасло бы положеніе. Теперь же оно слишком умѣренно. Это его слабость. А сейчас нужна сила... И этим, господа, вы губите не только ваше дѣтище — революцію, но и наше общее отечество Россію" (Ломоносов). Участіе представителя совѣтских кругов, Керенскаго, в правительствѣ в качествѣ "единственнаго представителя демократіи" и как бы контроля власти в смыслѣ ея демократичности[447], давая нѣкоторую иллюзію классоваго сотрудничества и авторитет революціонности, вмѣстѣ с тѣм еще рѣзче подчеркивало несоотвѣтствіе, которое отмѣчал испытанный дѣятель стараго режима, представитель либеральнаго направленія в бюрократіи. Только недоразумѣніем можно объяснить утвержденіе Маклакова, что революція привела к власти "умѣренных". В жизни фактически было совсѣм другое. Такое несоотвѣтствіе неизбѣжно должно было порождать острый конфликт между реальной дѣйствительностью и идеологической фикціей.

Никак нельзя сказать, что правительство попыталось отчетливо провести в жизнь формулу, выработанную государствовѣдами 3-го марта и предоставлявшую ему "всю полноту власти". Очевидно, эта формула была не ясна в первые дни и самим политическим руководителям. Получилось довольно путанное положеніе, совершенно затемнявшее ясную, как будто бы, формулу. Юридическая концепція преемственности власти от старых источников мало подходила к революціонной психологіи, с которой с каждым днем приходилось все больше и больше считаться. Наслѣдіе от "стараго режима" отнюдь не могло придать моральной силы и авторитета новому правительству. И мы видим, как об этой преемственности внѣшне стараются забыть . Яркую иллюстрацію дает исторія текста перваго воззванія Правительства к странѣ, которое в дополненіе к деклараціи, сопровождавшей созданіе власти, должно было разъяснить народу смысл происшедших исторических событій. Порученіе составить проект было дано Некрасову, который пригласил к выполненію его "государствовѣдов" Набокова и Лазаревскаго. Проект был выработан при участіи еще члена Думы Добровольскаго, доложен 5 марта Правительству, встрѣтил "нѣкоторыя частныя возраженія", как потом узнал Набоков, и передан был для "передѣлки" Кокошкину. Послѣдній представил текст, "заново" передѣланный Винавером, и в таком видѣ воззваніе было санкціонировано Правительством и опубликовано 6 марта. Так как воззваніе печаталось опять в типографіи мин. пут. сообщ., то неожиданно у Ломоносова оказался и первоначальный проект, который, по его словам, был передан ему для напечатанія Некрасовым. Мы имѣем возможность таким образом сравнить два текста. Напечатанное нельзя назвать "цѣликом написанным" Винавером — это лишь передѣлка набоковскаго текста. Воззваніе вышло компактнѣе и болѣе ярким: "Совершилось великое! Могучим порывом русскаго народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россія... Единодушный революціонный порыв народа и рѣшимость Гос. Думы создали Временное Правительство, которое и считает своим священным и отвѣтственным долгом осуществить чаянія народныя и вывести страну на свѣтлый путь свободнаго гражданскаго устроенія... Учредительное Собрате издаст... основные законы, обезпечивающіе странѣ незыблимыя основы права, равенства и свободы" и т. д. Что же было устранено? — вся историческая часть[448] и слѣдовательно отпал разсказ о том, как отрекся Царь, как передал он "наслѣдіе" брату, и как "отказался воспріять власть" Великій Князь.

Нельзя не усмотрѣть здѣсь устраненія, сдѣланнаго сознательно в опредѣленных политических видах. Это так ясно уже из того, что тогдашній политическій вождь "цензовой общественности", в корнѣ измѣнившій в эмиграціи свои политическіе взгляды и в силу этого давшій в позднѣйшей своей книгѣ "Россія на переломѣ" иную концепцію революціи, мог написать через 10 лѣт, наперекор тексту, помѣщенному в "Исторіи": "Уходившая в исторію власть в лицѣ отказавшагося в. кн. Мих. Ал. пробовала (?!) дать правительству санкцію преемственности, но в глазах революціи этот титул был настолько спорен и так слабо формулирован самим (?!) в. кн. Мих. Ал., что на него никогда впослѣдствіи не ссылались"[449].

Совершенно естественно, что в Петербургѣ скрывали о назначеніи кн. Львова указом отрекшагося Царя, которое было сдѣлано по иниціативѣ думских уполномоченных согласно предварительному плану. Шульгин вспоминает, что, когда он "при удобном случаѣ попробовал об этом напомнить на Милліонной (вѣрнѣе всего на вечернем засѣданіи в Таврическом дворцѣ), ему сказали, что надо "тщательно скрывать", чтобы не подорвать положенія премьера... Но указ был опубликован на фронтѣ 4-го. О нем, конечно, узнали в Петербургѣ, как и о назначеніи в. кн. Ник. Ник. Это вызвало волненіе, и "Извѣстія" 6 марта писали: "Указ Николая II превратил кн. Львова из министра революціи в министра, назначеннаго царем, хотя и бывшим"... и "демократія должна требовать от Врем. Правительства, чтобы оно прямо и недвусмысленно заявило, что, признает указ Николая II о назначеніи кн. Львова недѣйствительным. Если правительство откажется выполнить ото требованіе, оно тѣм самым признается в своих монархических симпатіях и обнаружит, что недостойно званія Временнаго Правительства возставшаго народа. Революція не нуждается в одобреніи бывшаго монарха".

* * *

Умалчивая о преемственности своей от акта 3 марта, Правительство тѣм самым уничтожало то "юридическое значеніе", которое государствовѣды находили в содержаніи этого акта. Преемственная связь правительства с конституціей низвергнутаго революціей полнтическаго строя, выраженная по замыслу легистов в формулѣ "по почину Гос. Думы возникшему", была сама по себѣ весьма относительна. Во имя логики юридическая мысль дѣлала нѣкоторый подлог, который совершала и политическая мысль во имя тактики. Еще 1 марта в воззваніи Трудовой группы массы призывались "итти па штурм послѣдней твердыни власти, самоотверженно подчиняясь временному правительству, организованному Гос. Думой". Под временным правительством здѣсь подразумѣвался Временный Комитет Гос. Думы. Но при чем в сущности была Гос. Дума, как таковая? Временный Комитет был избран частным совѣщаніем членов Думы и сдѣлался "фактором революціи". Далѣе произошло соглашеніе Временнаго Комитета с Исп. Ком. столь же самочинно собравшагося Совѣта Р. Д. т. е. соглашеніе "двух революціонных сил". По этому соглашенію Временный Комитет назначил министров — в сущности с молчаливаго одобренія Исп. Комитета. Тут и происходит подлог, когда Врем. Комитет замѣняется термином даже не частнаго совѣщанія Думы, которое больше не собиралось в дни переворота, а старым законодательным учрежденіем, именовавшимся "Государственной Думой". Сурогат учрежденія становится синонимом самого учрежденія. И такое словоупотребленіе дѣлается общим мѣстом — и в офиціальных актах (начиная с перваго "манифеста" Временнаго Правительства), и в офиціальных воззваніях, и в агитаціонной литературѣ.

До манифеста 3-яго марта московская печать (петербургская не выходила) рисует организацію власти приблизительно так, как охарактеризовал положеніе Родзянко в разговорѣ с Рузским: " Верховная власть временно перешла к народному представительству в видѣ Государственной Думы" — писало "Утро Россіи". Эта "третьеіюньская Дума", пройдя через закаляющее горнило испытаній военных лѣт с их мрачными переживаніями и ужаснувшими всѣх разоблаченіями... предстоит перед страной совсѣм в ином образѣ, чѣм пять лѣт назад. Сейчас эта Дума с честью выполнила свой долг перед народом, с патріотической рѣшительностью вырывая верховную власть из недостойных рук, и стала естественно организующим центром, вокруг котораго сплачивается отнынѣ новая, свободная Россія... И, как организующій страну центр, мы признаем Гос. Думу, мы привѣтствуем ее, мы ей повинуемся". "Государственная Дума — вот наш національный вождь в великой борьбѣ, всколыхнувшей всю страну" — говорило "Русское Слове". И только "Рус. Вѣд." выражались болѣе осторожно: "Думскій Комитет есть зародыш и первая временная форма исполнительной власти, признающей спою отвѣтственность перед страной и пользующейся ея довѣріем". Московская печать была всецѣло во власти зарождавшейся легенды о том, что Гос. Дума "революціонно воспротивилась роспуску".