Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Вот главнѣйшее, как думается, что можно извлечь из записей, сдѣланных уполномоченными Врем. Комитета (отчет напечатан, к сожалѣнію, с купюрами). Какое можно сдѣлать заключеніе о настроеніях на других фронтах? Показательным явленіем был многолюдный армейскій съѣзд, собравшійся в Минскѣ и засѣдавшій с 7 по 17 апрѣля. Это был съѣзд "военных и рабочих депутатов арміи и тыла Западнаго фронта" (присутствовало около 1200 делегатов). Первый армейскій съѣзд, привѣтствовали думскіе депутаты Родзянко и Родичев. От Исп. Ком. прибыла делегація, в состав которой входили Чхеидзе и Церетелли. Суханов в воспоминаніях бьет в литавры по поводу успѣха совѣтской делегаціи — съѣзд имѣл "огромное значеніе для завоеванія арміи Совѣтом": съѣздом всецѣло овладѣли совѣтскіе люди, совѣтскія настроенія и лозунги, вся вообще совѣтская атмосфера. Резолюціи съѣзда повторяли без всяких поправок и дополненій резолюціи всероссійскаго совѣтскаго "Совѣщанія". "Минскій фронтовый съѣзд знаменовал собой радикальный перелом всей революціонной конъюнктуры и завершеніе совѣтской побѣды над арміей". Мемуарист post factum придал минскому съѣзду совершенно не то значеніе, которое он имѣл.

Съѣзд проходил в конечных чертах в атмосферѣ взаимнаго довѣрія. "Демосфены от плутократіи", как выражается мемуарист, появились в Минскѣ вовсе не для того, чтобы противопоставить какую то особую политику "думско-правительственных сфер" политикѣ революціонной демократіи послѣ правительственной деклараціи по внѣшней политикѣ. Формально позиціи обоих политических центров не расходились. "Именитые столичные делегаты от Совѣта держали себя также с тактом. Чхеидзе говорил о необходимости единенія фронта и тыла для того, чтобы свобода стала, дѣйствительно, "величайшим праздником". Защитѣ свободы посвятил свою рѣчь Церетелли, указывавшій, что сепаратный мир был бы гибелью для Россіи. Скобелев высказывал увѣренность, что армія не допустит удушливых газов с распада и установит единеніе солдат и офицеров и т. д. Их выступленія были "сплошным тріумфом", но также "восторженно рукоплескала" аудиторія и "революціонно-патріотическим" фразам думских делегатов. При открытіи съѣзда выступили представители французской и англійской военных миссій. С энтузіазмом воспринята была и рѣчь новаго главнокомандующаго ген. Гурко, этого подлинного военнаго вождя и хорошаго оратора, по характеристикѣ иностраннаго наблюдателя проф. Легра[435]. Такое одинаковое отношеніе ко всѣм ораторам возбуждает даже возмущеніе со стороны Легра: «c'est éecoeurant» записывает он в дневник. В дѣйствительности это свидѣтельствует лишь о настроеніи аудиторіи[436]. Никаких общих политических резолюцій, кромѣ резолюціи всероссійскаго Совѣщанія Совѣтов, никѣм не было предложено — естественно, что онѣ и были приняты без поправок и дополненій.

Но важно, что резолюція о войнѣ, хотя предсѣдателем съѣзда был избран большевик Позерн, глава мѣстнаго совѣта, заявившій себя, однако, перед открытіем отѣзда соц. демократом, стоящим на платформѣ совѣтскаго "Совѣщанія", была принята 610 голосами против 8 при 46 воздержавшихся. "Пораженцы" всѣх мастей должны были стушеваться перед настроеніем делегатов, в большом количествѣ прибывших из "окопов". Ленинскіе выученики, появившіеся на авансценѣ, не торжествовали и в секціонных засѣданіях съѣзда, гдѣ обсуждались дѣловые вопросы: так в секціи но организаціи арміи, разрабатывавшей проект обновленія комманднаго состава, подавляющим большинством было отвергнуто выборное начало. Съѣзд объявил дезертирство из арміи "позором и измѣной дѣлу революціи" и требовал добровольнаго немедленнаго возвращенія в свои части покинувших фронт. В состав фронтового комитета на съѣздѣ было выбранно 27 офицеров, 35 солдат, 10 рабочих и 3 врача. В состав этого комитета съѣзд включил свящ. Еладинцова, который привѣтствовал съѣзд от имени "горсточки революціоннаго духовенства". Перед закрытіем съѣзда ген. Гурко выступил с рѣчью, предостерегавшей от междуокопных переговоров с нѣмцами, которые скрывали таким путем свои продвиженія на фронтѣ. "Война — говорил главнокомандующій — кончится не отказом от анексій и контрибуцій, а тогда, когда одна воля будет подавлена другой. Мы должны сломить волю врага, и тогда провозглашённыя идеи самоопредѣленія будут проведены в жизнь. Разрушив германскій милитаризм, мы скажем: "не смѣйте держать столько войск, быть постоянной угрозой міру"...

Приблизительно в это время англійскій посол посѣтил предсѣдателя кабинета министров, котораго он застал в "очень оптимистическом настроеніи". Бьюкенен на основаніи данных, доставленных англійскими (военными) атташе, которые вернулись с фронта, обращал вниманіе Правительства на состояніе арміи и настаивал на запрещеніи соціалистическим агитаторам посѣщать фронт. Львов совершенно не раздѣлял пессимизма посла. Львов — записывает послѣдній — успокоил меня, сказав, что на фронтѣ есть только два слабых пункта: Двинск и Рига (т. е. Сѣверный фронт). Армія, как цѣлое, крѣпка, и всѣ попытки агитаторов уничтожить дисциплину не будут имѣть успѣха: "Правительство может разсчитывать на поддержку арміи и даже петроградскій гарнизон, не говоря уже о войсках на фронтѣ, которыя предложили уничтожить Совѣт рабочих" (Бьюкенен был "весьма озабочен", что Правительство "безсильно освободиться от контроля Исп. Ком."). "Правительство — прибавил Львов — не может принять подобных предложеній, не подвергая себя нападкам в том, что оно замышляет контр-революцію".

Что же это был только самообман, присущій идиллистически настроенному премьеру, или выраженіе офиціальнаго оптимизма, вынужденнаго вмѣшательством иностраннаго посла? Допустим и то, и другое, и всетаки открывшіяся возможности вовсе не были проблематичны, ибо дѣйствительность не была так безнадежна, как она впослѣдствіи рисовалась нѣкоторым мемуаристам. В апрѣлѣ армія сохраняла свою силу, и недаром министр ин. дѣл. связанный с проф. Легра старыми дружественными личными отношеніями, говорил ему 17 апрѣля, что серьезнее наступленіе задерживается только вопросом о продовольствіи арміи, затрудненным дезорганизаціей транспорта, а Ставка на запрос великобританскаго ген. штаба от имени союзников о сроках наступленія довольно категорически сообщила, что наступленіе назначено на середину мая[437].

* * *

Если мы вернемся к мартовским дням, то должны будем признать, что перспективы возможностей открывались еще большія. Этими возможностями не сумѣли воспользоваться. Слова приведеннаго выше согласительнаго воззванія ("приказа № 3") довольно наглядно передают нам нервную обстановку еще не улегшагося возбужденія первых революціонных дней — дней "свѣтлых, но еще тревожных", по характеристикѣ одновременно изданнаго приказа по Преображенскому полку ("свѣтлыми, ясными" назвал их даже Алексѣев — быть может, больше по тактическим соображеніям — на Государ. Совѣщаніи в Москвѣ). Закрѣпить "свободу", в которой нѣт еще полной увѣренности, провозглашеніем urbi et orbi новаго правительственнаго принципа, именовавшагося "завоеваніями революціи"; увлечь колеблющіяся и сомнѣвающіяся души красивыми лозунгами-деклараціями, дать внѣшнюю коллективную форму выраженія накопленному индивидуальному энтузіазму — вот могучи стимул момента, заглушавшій подчас всѣ партійныя или иныя соображенія.

Революціонная фразеологія всегда, конечно, на грани демагогіи, ибо она забывает "милліоны моментов будущаго", которые предстоит пережить (слова ген. Алексѣева на Гос. Соц.). Но каждый отдѣльный момент запечатлевается волнующими сценами искренняго пафоса. Прислушаемся к голосу современника — он достаточно знаменателен. В газетѣ "Рѣчь" — в той газетѣ, позицію которой через короткій промежуток времени дневник Гиппіус будет опредѣлять словами "круглый враг всего, что касается революціи" — разсказывалось о повышенном настроеніи, царившем 13 марта на первом объединенном засѣданіи представителей образовавшагося Совѣта офицерских депутатов петроградскаго гарнизона и Исполнительнаго Комитета, на котором обсуждался проект "деклараціи" прав солдата (присутствовали и иностранные офицеры). Это была торжественная манифестація единенія солдат и офицеров. В "общем энтузіазмѣ, поцѣлуях и слезах" принимается резолюція, призывающая в основу "прочнаго братскаго единенія" положить чувство "взаимнаго уваженія... чести и общее стремленіе стоять на стражѣ свободы". Мрачно настроенный Деникин, чуждый "иллюзіям", во всѣх этих манифестаціях усмотрит (по крайней мѣрѣ в воспоминаніях) лишь "лживый пафос" (генерал попал в Петербург уже тогда, когда очередные будни стали стирать флер первых дней). Скептики скажут (с извѣстной правдивостью), что дѣйствительность была далека от таких идиллій и дадут примѣры разительнаго противорѣчія. И тѣм не менѣе забыть об этих (пусть даже поверхностных) настроеніях — значит нарушить историческую перспективу. Нельзя усмотрѣть только "ложный пафос" в грандіозной и торжественной манифестаціи, которую явили собой похороны "жертв революціи" на Марсовом полѣ 23 марта[438], или в аналогичных, сантиментальных сценах на фронтѣ (уполномоченные Врем. Ком. отмѣчали "братаніе" офицеров и солдат 23-го в Двинскѣ, когда, присутствовавшіе плакали); не только "ложный пафос", заставлял рыдать "буржуазную" и "пролетарскую" толпу, собравшуюся на концерт-митинг 25 марта в Маріинском театрѣ, который был организован в пользу "жертв революціи" комитетом Волынскаго полка и на котором присутствовали члены иностраннаго дипломатическаго корпуса и активно участвовали представители Правительства и Совѣта (выступали Керенскій и Чхеидзе). Палеолог вспоминает, что, когда Фигнер развертывала перед аудиторіей скорбный мартиролог погибших за дѣло свободы и похоронный марш в оркестровом исполненіи придавал политической рѣчи патетическій характер религіозных поминок, большинство присутствовавших плакало[439]. Только славянская душа (âme slave) способна, по мнѣнію француза-реалиста, так реагировать на слово. Но это было и это захватило всѣх. Керенскій обмѣнивался в Кронштадтѣ поцѣлуем с Рошалем (!!)..., "слезы" и "объятія" отмѣчает Бубликов на первом засѣданіи съѣзда промышленников, собравшегося в Москвѣ 19-го и "единодушно" привѣтствовавшаго "сверженіе презрѣнной царской власти" (выраженіе Рябушинскаго на Гос. Сов. в Москвѣ). "Всенародным торжеством — вспоминает Гольденвейзер — был "Праздник революціи", организованный в Кіевѣ 16 марта: это было внѣшнее выраженіе того подъема, тѣх приподнятых радостных настроеній, того "почти" полнаго единства мыслей и чувств, с которыми переживал Кіев "медовый мѣсяц" революціи.