Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Еще опредѣленнѣе было мнѣніе В. Д. Набокова, принадлежавшаго к числу тѣх, которые полагали, что одной из причин революціи было утомленіе от войны и нежеланіе ее продолжать... Но только мнѣніе это сложилось уже в процессѣ революціи и сильно отражало в себѣ слишком субъективное воспріятіе дѣйствительности. В сознаніи Набокова вырисовывался единственно разумный выход — сепаратный мир[426]. "Душа арміи", конечно, улетѣла с фронта, как выразился позже замѣнившій Радко-Дмитріева ген. Парскій. "Вернуть эту душу" не в силах были революціонныя организаціи, ибо онѣ не могли "имперіалистическую" войну превратить в войну "революціонную" и обречены были на противорѣчивое балансированіе в предѣлах формулы "революціоннаго оборончества", сдѣлавшейся офиціальным знаменем совѣтской демократіи. Эта формула, стремившаяся сочетать старые взгляды Циммервальда с новыми патріотическими заданіями, которыя ставила революція, не могла устранить причин распада арміи.

Для продолженія войны нужен был пафос, то есть активное дѣйствіе, — защитная сила была формулой пассивной, которая могла получить дѣйственное значеніе лишь при нѣкоторых опредѣленных внѣшних условіях. Раз их не было, формула теряла свою политическую обостренность. Многіе из находившихся непосредственно на фронтѣ сознавали рождавшуюся опасность. Так ген. Селивачев, знакомясь с планом проектировавшагося прорыва с участка 6 арм. корпуса, записал 11 марта: "Предстоящая операція, говоря откровенно, крайне пугает меня: подъема в войсках нѣт, совершившійся переворот притянул к себѣ мысли арміи, которая безусловно ждала, что с новым правительством будет окончена война, и каждый, вернувшись домой, займется своим дѣлом. А тут опять бои... Какія бы громкія фразы ни говорили от "Совѣта Р. и С. Д.", уставшій от войны и ея ужасных лишеній солдат не подымется духом больше, нежели он подымался при царѣ, а со стороны офицеров едва ли что можно ожидать крѣпкаго: старые — оскорблены, а молодые — неопытны"... Вѣроятно, внутренне сознавали то же и руководящее круги революціонной демократіи. И не только соображенія отвлеченныя, идеологическія, но и психологическія настроенія — реалистическія, толкали демократію на путь поисков всеобщаго мира через Стокгольмскія совѣщанія и путем пацифистских декларацій.

Другая точка зрѣнія совпадала с офиціальной позиціей правительств зап.-европейской демократіи и гласила, что "мир может быть достигнут только путем побѣды". Через 25 лѣт, когда мір переживает вновь катастрофу, кто скажет опредѣленно, на чьей сторонѣ было больше утопіи, и какой путь тогда для культуры и человѣчества был болѣе цѣлесообразен?[427].

Массѣ, естественно, чужда была отвлеченная постановка вопроса. Отсюда возникала та драма в душѣ "простого человѣка", о которой говорил в августовском московском совѣщаніи с. р. Вржосек, выступавшій от имени петроградскаго Совѣта офицерских депутатов: "с одной стороны, мы говорим: боритесь до полнаго конца, вы должны побѣдить во имя свободной родины, а с другой стороны, мы нашему пролетаріату, нашей арміи, странѣ, наиболѣе бѣдной духовными и матеріальными силами, задаем такую колоссальную задачу, которую не может взять на себя ни один пролетаріат міра. И если вы, с одной стороны, говорите: "боритесь", с другой стороны, указываете на Стокгольм и говорите: "ждите оттуда мира", развѣ вы не понимаете, какую драму создаете вы в душѣ человѣка, как вы разрываете ее на двѣ части. Мы — теоретики, мы — люди народной мысли, конечно, сумѣем примирить противорѣчія и в этих изгибах не потеряться. Но неужели вы думаете, что широкія народный массы не ждут дѣтски просто вѣстей мира, как совершенно опредѣленнаго указанія оттуда. И развѣ вы думаете, что так легко стоять перед смертью?... Нечеловѣческим ужасом наполняется душа — так развѣ можно в то же самое время его смущать мыслью о мирѣ и говорить: ты должен думать одновременно и о борьбѣ, и о мирѣ"[428].

Вот почва, на которой развивалась в арміи бацилла, порожденная эксхатологіей фанатичнаго вождя большевиков. В силу своего собственнаго внутренняго противорѣчія революціонная демократія не сумѣла, как не сумѣло этого по другим причинам и Временное Правительство, оказать должное противодѣйствіе разлагающей, упрощенной по своей прямолинейности, пропагандѣ последователей ленинской политики[429].

Вовсе не надо принадлежать по своим политическим взглядам к числу "реакціонеров", как полагает в своих воспоминаніях Керенскій, для того, чтобы признать полную правоту Алексѣева, писавшаго 16 апрѣля Гучкову: "положеніе в арміи с каждым днем ухудшается... армія идет к постепенному разложенію". Верховный главнокомандующій лишь удивлялся безотвѣтственности людей, писавших и говоривших о "прекрасном" настроеніи арміи. Количество мрачных сужденій о состояніи арміи возрастает. Извѣстный нам прапорщик-интеллигент из Особой арміи, бывшій скорѣе в первый недѣли послѣ революціи оптимистом, употребляет уже слова: "армія погибает" (5 мая). И все же положеніе было вовсе не так безнадежно, как оно казалось пессимистам. Спасал, вѣроятно, тот "здравый смысл русскаго народа'', о котором в первые дни революціи кн. Львов говорил Алексѣеву. Надо было не надѣяться на "чудо" (так Набоков опредѣляет апрѣльскія настроенія военнаго министра), а только ближе присмотрѣться к жизни.

Большевицкіе историки впослѣдствіи должны были признать, что процесс разложенія арміи "шел гораздо медленнѣе, чѣм можно было ожидать", и что этому замедленно содѣйствовали органы армейскаго самоуправленія. Трудно во многом не согласиться с тѣм, что говорил на московском совѣщаніи "представитель армейских и фронтовых комитетов" Кучин, хотя отдѣльныя мѣста его рѣчи, не без основанія, вызывали довольно шумные протесты части собранія. Вот что он говорил о роли, которую сыграло в арміи новое "самоуправленіе". "Что сдѣлали комитеты? — спрашивают здѣсь. Здѣсь указывают на цѣлый ряд явленій разложенія. Указывают, что моральнаго подъема нѣт, что дисциплина пала и т. д. и т. д., и что в этом виноваты комитеты. Нѣт, мы утверждаем, что если бы в первые дни революціи в арміи не были созданы эти организаціи солдатской массы[430], эти организаціи, объединившія солдат и офицеров, то мы не знаем, что было бы в арміи, которая в страшно трудной обстановки освободилась под выстрѣлами врагов от рокового гнета... Что сдѣлали комитеты с перваго дня революціи? Они произвели огромную работу организаціи массы... (я дальше мѣстами дѣлаю нѣкоторую перестановку в послѣдовательности нѣсколько необработанной и разбросанной рѣчи). Мы знаем, если вы видѣли солдата в первые дни революціи, ...с какой стихійной потребностью он шел и чувствовал, что ему нужно говорить, нужно организовываться. У него ничего не было. Ему нужно было давать то, чего он не знал. Это давали комитеты... Кто же первый... стал на защиту необходимости нормальных отношеній солдат с офицерами? Комитеты. Я утверждаю это про XII армію, представителем которой я являюсь... Революція... не игрушка. Если она была мучительной в арміи, если цѣлый ряд конфликтов был в арміи, то это потому, что это — революція... огромная масса освободилась от рокового гнета... Она со многих случаях проявила незаконно, может быть, позорно свой гнѣв... Но что, если бы не было комитетов?... Если сейчас в отдѣльных арміях мы переживаем період отсутствія антагонизма между солдатами и офицерами... в этом по существу закономѣрном и стихійном процессѣ главное мѣсто занимает работа армейских комитетов... Затѣм возникал цѣлый ряд чрезвычайно важных вопросов... Мы знаем, что не было ни одного комитета из ответственных представителей солдатских и офицерских масс, который... не принял бы участія в борьбѣ с разлагающим братаніем. Если сейчас нѣт братанія в арміи, то эту роль, несомнѣнно, сыграли армейскіе комитеты"...

Рѣчь фронтового представителя соціалистической демократіи была произнесена в момент, отдаленный от мартовских переживаній уже цѣлой полосой революціи, которую в отношеній арміи он сам охарактеризовал "періодом разложенія и дезорганизаціи". Этот "второй період" жизни арміи оратор пытался односторонне представить неизбѣжным "стихійным процессом революціи" — "это вина всего, что произошло, это вина не людей и организаціи, это бѣда россійской революціи, которая произошла в момент міровой войны и задыхалась в этой ужасной войнѣ". Первый період революціи — говорил Кучин — прошел, как сознательная дѣятельность нѣкоторых элементов солдатской массы, за которыми слѣпо и радостно шла солдатская масса, выходившая на сцену сознательной жизни. Во второй період... прошел мучительный процесс в глубинах народной жизни". "Солдатская масса обрадовалась революціи, как скорому приходу мира". "Стихійную потребность мира" армейскіе комитеты пытались влить в "русло международной борьбы за мир" и "энергичной обороны страны". "Не всегда удавались эту идею воплотить в сознаніи широких масс", которыя разочаровались в революціи, не давшей "всего, что онѣ хотѣли" и которыя начали "самостоятельно переваривать всю ту огромную массу вопросов, которые в их мозг, в их жизнь выкинула революція". Естественно, онѣ не могли справиться с такой задачей — на этой почвѣ рождались дезорганизаторскія настроенія, которыя, как в опредѣленном кристаллѣ, собирались вокруг "большевизма". "Не большевизм самостоятельно родил то ужасное, что было в арміи, не большевизм безотвѣтственный, но большевизм жандармскій, потому что жандармы и городовые вступали в армію под лозунгом большевизма и были тѣм ферментом, который разлагал тѣ настроенія, которыя создались в арміи".