Колесница Гелиоса - Евгений Санин

Уцелевших римлян под немалой охраной начальник кинжала отправлял под надежные пока своды царского дворца.

Туда же ночью в крытой повозке Эвбулид с Аристархом перевезли и Домицию, опасаясь, что, услышав ее латинский акцент, пергамцы не пощадят даже рабыни.

Напрасно Лад умолял Аристарха дать ему возможность увидеть ее. Выходивший сколота после пятидневного заточения в каменном мешке, откуда его полуживого достали искавшие Луция воины Никодима, лекарь объяснил, что все входы и выходы из дворца перекрыты для чужих людей. Начальник кинжала делает все, чтобы римляне не обвинили его, что он не спас их сограждан. И теперь туда не то что человеку — мыши проскочить невозможно!

После первого порыва, когда на разнесенных по камешку лавках и ростовщических домах римлян и растерзанных телах их владельцев была утолена многолетняя злоба к «Вечному городу», Пергам захлестнула волна отчаяния. Жизнь казалась бесполезной и смешной, как продырявленная глупой модницей монета. Какой смысл жить, если ты уже ничего не стоишь, и вообще скоро будешь болтаться на суровой нитке судьбы вместе с эллинскими оболами, македонскими статерами, ахейскими гемидрахмами и коринфскими лептами, составляющими безжалостное ожерелье на гордой шее какого-нибудь квирита!

Напрасно торговцы зазывали в свои лавки горожан, предлагая за полцены уступить им свои товары.

— Что нам теперь ваши амфоры, когда в них скоро нечего станет хранить? — уныло отвечали пергамцы. — И зачем забивать полки отрезами на халаты, если их скоро некому будет носить!

Купцы хватались за свои бороды и жаловались друг другу, что при такой торговле им грозит полное разорение, и еще до прихода римлян они сами будут вынуждены надеть рабские хитоны.

Пустели улицы. Закрывались дома. Все с ужасом ждали прихода римлян.

Но проходили дни, сменялись недели, лето уступило место осени, осень — зиме, а тех все не было. И когда ожидание стало невыносимым, народ снова стал поднимать голову.

Открылись двери домов. Ожили улицы. Возбужденными стайками повсюду стали собираться периэки, рабы, ремесленники.

Наемники подговаривали своих декурионов повести их на штурм дворца.

В нескольких богатых домах рабы перебили своих господ.

Все настойчивее стали раздаваться голоса, напоминающие, что у Пергама есть законный наследник, требующие, чтобы Аристоник надел царскую диадему.

И тогда слухи, один невероятней другого, словно струи воды на разгорающийся костер, стали проникать во все концы взбудораженного Пергама.

— Слыхали? — кричали в одном квартале города. — Отныне господам запрещено убивать своих рабов!

— А вы слышали? — вопрошали в другом. — Наемникам даны гражданские права, и наиболее отличившимся дарована ателия!

— И периэки теперь станут жить как полноправные жители Пергама!

Люди верили и не верили: слишком неправдоподобными казались эти слухи. Но самым ошеломляющим было то, что почти все из них оказались правдой.

Глашатаи на площадях читали указ за указом, Никодим и советники умершего Аттала сумели успокоить народ своими уступками.

Бунт был остановлен в самом зародыше, тем более что новые, обнадеживающие слухи поползли по городу.

Говорили, что Сципион Эмилиан наконец взял Нуманцию, но победа так дорого обошлась римским легионам, что Рим еще долго будет отходить от нее, что другая консульская армия накрепко увязла под Тавромением, а главное — в самой столице вспыхнул бунт. Его организатора Тиберия Гракха убили прямо на Форуме, тела его убитых сторонников сбросили в Тибр, вот-вот начнется судебная расправа над оставшимися в живых. Так что Риму не до Пергама.

В слух поверили, как верит в скорое исцеление безнадежно больной человек.

Впервые за долгие месяцы народ вздохнул с облегчением. Смех и шутки послышались из распахнувшихся дверей харчевен, вино полилось рекой, словно люди решили отметить все пропущенные праздники в один день.

Повеселевшие купцы в считанные часы продали за полную цену залежавшиеся товары и, осмелев, выставили на прилавки припрятанные в своих подвалах римские канделябры и изделия из каррарского мрамора.

Узнав, что люди охотно раскупают их, Никодим уже собрался выпустить из дворца римлян, как вдруг по Пергаму судорогой пронеслась весть: в Эллею прибыла комиссия сената для принятия царства по завещанию Аттала.

За те два с половиной часа, что необходимы для пути из порта в столицу, народ запрудил все улицы города. И когда на главной площади появилась повозка с пятью сидящими в ней римлянами с широкими пурпурными полосами на туниках, раздались негодующие крики:

— Вон из нашего Пергама!

— Мотайте обратно в свой Рим!

— Все равно Пергам никогда не станет вашей провинцией!

Сенаторы ехали молча, с гордо вскинутыми головами, никак не реагируя на проклятья и возгласы. Даже когда в них полетели гнилые яблоки, яйца, камни, ни один не отвернул лица, глядя перед собой, словно вокруг было все что угодно — море, степь, лес, но только не живые люди с перекошенными от отчаяния и злобы лицами.

— Да что вы на них смотрите! — удивился рослый ремесленник и, поднимая над головой кузнечные клещи, закричал: — Бей их!

Но Никодим тоже не бездействовал, получив известие о прибытии римской триремы с комиссией. За два с половиной часа он вызвал из окрестностей Пергама все войска и расставил на пути следования сенаторов заслон из тридцати тысяч вооруженных воинов. Это уже были не готовые в любой момент повернуть мечи против него самого наемники-пергамцы, а испытанные в боях фракийцы, умеющие ценить хозяина, который платит им за пролитую кровь полновесными золотыми монетами.

Еще двадцать тысяч воинов и конницу начальник кинжала поставил в засады, приказав им пустить в ход оружие, едва только повозка с сенаторами минует их.

…Упал, пораженный в грудь, кузнец. Его клещи поднял юноша-подмастерье, но тут же выпустил их, судорожно хватаясь пальцами за оперение впившейся ему в горло стрелы. Остановились, тщетно пытаясь защититься голыми руками от мечей и копий бросившиеся было вслед сенаторам ремесленники и крестьяне.

И так было на всем протяжении главной улицы Пергама.

Повозка проезжала, и тут же из ближайших переулков, давя людей конями, рубя длинными мечами, вылетали конные отряды. Выбегали, засыпая народ градом свинцовых снарядов и стрелами, пращники и лучники. Тесными шеренгами, с копьями наперевес, выходили гоплиты.

Купцы, рабы, ремесленники, выкрикивая проклятья, метались из одной стороны в другую и падали, обливаясь кровью, нигде не находя спасения.

Сам Никодим, чуть свешиваясь с седла своей любимой лошади, с размаху наносил удары по шеям и головам пергамцев кривым мечом.

Эвбулид с Ладом, прибежавшие сюда вместе со всеми, дергали двери закрытых лавок, пытались влезть на ровные, без единой выщербинки, высокие заборы, но все было бесполезно. Люди вокруг них падали все чаще, и кольцо, ощетинившееся копьями, постепенно сужалось.

— Я сейчас! — неожиданно крикнул Лад и бросился на Никодима.

Увидев новую жертву, начальник кинжала вскинул меч, но сколот уклонился от удара. Он ухватил Никодима за руку и сильным движением выбросил из седла.

— Эвбулид! — призывно закричал он, запрыгивая на лошадь.

— Нет, Лад! — в отчаянии вскричал остановившийся на полпути грек и показал рукой на успевших заслонить все проходы гоплитов. — Не уйти…

— Уйдем! — с какой-то буйной радостью в голосе крикнул сколот, направляя лошадь к стене.

— Что ты задумал? — недоверчиво покосился на него Эвбулид.

Вместо ответа Лад вскочил ногами на седло, вытянулся во весь рост и, дотронувшись до верхнего края забора, легко подтянулся на своих могучих руках.

Несколько стрел впились под ним в камень и бессильно упали к ногам Эвбулида.

— Ну?! — закричал Лад, свешивая вниз руку.

Эвбулид понял, проворно вскочил на лошадь и, слыша отчаянный крик начальника кинжала: «Не стреляйте, иначе вы погубите мою Пальмиру!», — ухватился за пальцы Лада, и тот рывком поднял его на забор.

Спрыгнув, они долго бежали по проходным дворам, переулкам и остановились лишь на окраине Пергама.

— Как же теперь Домиция? — обеспокоенно спросил Лад, оглядываясь на город с его домами, храмами и дворцами.

— Не беспокойся… — загнанно дыша, ответил Эвбулид. — Теперь уж ее точно не дадут в обиду… да и обижать, пожалуй, будет некому…

— Думаешь, они перережут весь Пергам?

— Ну, весь — не весь, рабы и слуги им еще будут нужны. Но из тех, кто был на площади, быть может, уцелели мы, да еще вон те трое! — кивнул Эвбулид на вышедших из проулка людей. Один из них был ранен, а двое других — ремесленник и раб — поддерживали его с двух сторон.

Поравнявшись с друзьями, они опустили раненого на землю, и тот застонал, силясь разорвать на груди окровавленный хитон.