Занавес опускается: Детективные романы (Форель и Фемида • Пение под покровом ночи • Занавес опускается) - Найо Марш

— Раз уж пошли официальные объявления, — сказала мисс Оринкорт, — то нам тоже есть о чем объявить. Я правильно говорю, Нуф-Нуф? — Она метнула на него зловещий взгляд. — Или ошибаюсь?

Выглядела она в эту минуту прелестно. Цветовая гамма, формы, линии, фактура — все в ней идеально сочеталось между собой, создавая ту стопроцентно синтетическую прелесть, которой поражают нас пластмассовые куклы. «Она настолько законченное произведение, — подумала Агата, — что бессмысленно пытаться нарушить его целостность рассуждениями о ее характере или вульгарности. В своем роде она — совершенство».

— Ну так что, Нуф-Нуф?

Сэр Генри, не сводя с нее глаз, одернул сюртук, распрямился и взял ее за руку.

— Как пожелаешь, дорогая, — пробормотал он. — Как пожелаешь.

Полина и Миллеман отшатнулись назад. Седрик шумно втянул воздух и поправил усики. Агата с удивлением заметила, что рука у него дрожит.

— Я думал объявить это в день юбилея, — сказал сэр Генри, — однако ныне, когда я с горечью и болью убедился, что мою семью мало, а вернее, нисколько не заботит мое счастье, — («Папочка!» — возопила Полина), — я в этот скорбный час взываю к той Высшей Красоте, которой моя судьба не безразлична.

— Угу, правильно, — кивнула мисс Оринкорт. — Только чуть повеселее, пупсик, ладно?

Поразительно быстро оправившись от смущения, вызванного этой перебивкой, сэр Генри собрался с духом.

— Эта дама, — громко объявил он, — благосклонно согласилась стать моей женой.

Зная, сколь бурно Анкреды выражают свои эмоции, Агата отметила, что сейчас они проявили величайшую выдержку. Полина и Миллеман, правда, на минуту остолбенели, зато Седрик в тот же миг выскочил из своего укрытия и схватил деда за руку.

— Дедушка, любимый… я так рад… это просто замечательно… Соня, прелесть моя… — затараторил он, — это же чудо, чудо! — и поцеловал ее в щеку.

— Да, папочка, — следуя примеру сына, но отнюдь не собираясь целовать мисс Оринкорт, подхватила Миллеман. — Мы, конечно, не будем делать вид, что для нас это такой уж сюрприз, но скажу одно: все мы искренне надеемся, что вы будете очень счастливы.

Полина в изъявлении чувств была щедрее.

— Милый папочка! — Она взяла отца за руку и уставилась на него повлажневшими глазами. — Милый, дорогой папочка! Поверь, я думаю только о том, чтобы ты был счастлив.

Сэр Генри наклонил голову, и Полина, подпрыгнув, чмокнула его в усы.

— Ах, Полина, — произнес он с трагической покорностью. — Мне нанесли тяжкую рану, Полина. Глубокую, тяжкую рану.

— Не говори так, — запротестовала Полина. — Нет!

— Увы, да. — Сэр Генри вздохнул. — Увы.

Отпрянув от него, Полина повернулась к мисс Оринкорт и протянула ей руку.

— Любите его, — упавшим голосом сказала она. — Вот все, о чем мы просим. Любите его.

Красноречиво воздев глаза к небу, сэр Генри отвернулся, прошел через гостиную и величаво рухнул в пустовавшее кресло.

Раздался громкий, очень неприличный звук.

Побагровев, сэр Генри вскочил на ноги и сдернул с кресла бархатную подушку. Под ней лежал еще не до конца выпустивший воздух резиновый мешочек, похожий на пузырь для льда. Поперек него шла крупная надпись: «ИЗЮМИНКА — придаст пикантность и живость любой вечеринке». Когда сэр Генри схватил это устройство, оно вновь издало тот же отвратительный звук. Метким броском сэр Генри отправил «изюминку» в камин, и по гостиной расползлась вонь горящей резины.

— Да, знаете ли, — сказала мисс Оринкорт. — Смех смехом, но мне кажется, этот ребенок начинает позволять себе довольно пошлые шутки.

Сэр Генри в тишине прошествовал к двери, но, естественно, он не мог обойтись без эффектной концовки и уже на пороге обернулся.

— Миллеман, будь любезна завтра же утром послать за моим поверенным.

Дверь хлопнула. На минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, и Агата наконец-то смогла удрать из гостиной.

2

Она не слишком удивилась, когда наутро ей передали, что сэр Генри плохо себя чувствует и на сеанс не придет, хотя надеется после обеда, как обычно, уделить ей час. В записке, лежавшей на подносе с утренним чаем, сообщалось, что Седрик будет счастлив заменить сэра Генри и попозировать в его костюме, если это хоть сколько-нибудь поможет миссис Аллен в работе. «Да, может помочь, — подумала Агата. — Надо же когда-то писать плащ». После вчерашнего она не сомневалась, что семейный оборонительный союз развалится, и ждала, что по меньшей мере двое из Анкредов, а именно Поль и Фенелла, покинут Анкретон, возможно разъехавшись в разные стороны. Она еще не знала, как стойко Анкреды держатся до последнего в своих междоусобных войнах. На завтраке появились оба — погруженная в молчание, белая как полотно Фенелла и погруженный в молчание, красный как рак Поль. Полина спустилась к столу чуть позже. С сыном она обращалась так, будто он заболел, причем не совсем приличной болезнью. На Фенеллу глядела с оскорбленно неприязненным видом и почти с ней не разговаривала. Во главе стола сидела Миллеман. Сегодня она улыбалась реже, чем обычно, но за ее озабоченностью — может быть, напускной, поди пойми, — Агата уловила оттенок удовлетворения. Своей золовке она выказывала подчеркнутое сострадание, и, как почувствовала Агата, Полину это только бесило.

— Ну что, Милли, — сказала Полина после долгого молчания, — ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?

— Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.

— Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?

— Далеко в этом не уверена.

— Бедная Милли. — Полина вздохнула. — Боюсь, тебе будет трудно.

— Не думаю. Мы с Седриком давно мечтаем снять на двоих маленькую уютную квартирку в Лондоне.

— Да, конечно, — с излишней готовностью согласилась Полина. — Полагаю, Седрику тоже теперь придется умерить пыл.

— Кто знает, может быть, Поль и Фенелла разрешат мне вести хозяйство у них. — Миллеман впервые за все утро рассмеялась. И, придав своему лицу выражение искреннего интереса, повернулась к молодой паре: — А вы-то как собираетесь жить?

— Так же, как другие мужья и жены, у которых нет денег, — ответила Фенелла. — Поль получает пенсию, у меня есть специальность. Будем оба работать.

— Полноте, — благодушно сказала Миллеман. — А вдруг дедушка все-таки…

— Нам от дедушки ничего не надо, тетя Милли, — быстро перебил ее Поль. — Он, конечно, и сам ничего не сделает, но нам все равно не надо.

— Милый мой! — воскликнула Полина. — Откуда столько яда? Столько желчи? Когда ты так говоришь, Поль, я тебя, право, не узнаю. Будто кто-то, — она бросила чрезвычайно неодобрительный взгляд на Фенеллу, — повлиял на тебя самым пагубным образом.

— А где Панталоша? — радужным тоном спросила Миллеман.

— Где же ей быть, как не в школе? — достойно парировала Полина. — У нее, Милли, нет обыкновения завтракать вместе с нами.

— Про нее никогда наперед не знаешь, — сказала Миллеман. — По-моему, она в последнее время разгуливает, где ей вздумается. Да, кстати, Полина, я к Панталоше тоже в претензии. Кто-то трогал мою вышивку. И нарочно распустил большой кусок. Я оставила корзинку в гостиной и…

— Панталоша туда даже не заходит! — закричала Полина.

— Это уж не знаю. Но вчера вечером, когда мы ужинали, она наверняка туда заходила.

— С чего ты взяла?

— Потому что Соня — думаю, мы теперь можем ее так называть, — потому что Соня говорит, что до ужина она сама садилась в то кресло. И говорит, все было нормально.

— Нет, Милли, уж извини. Вчера вечером Панталоша никак не могла зайти в гостиную, и по очень простой причине: как раз когда мы ужинали, ей и другим детям давали лекарство, а потом их пораньше уложили спать. Милли, ты же сама мне сказала, что мисс Эйбл отыскала лекарство в «цветочной комнате» и сразу же пошла к доктору Уитерсу, чтобы он дал его детям.

— А, да-да, — кивнула Миллеман. — Только подумать! Эта непредсказуемая особа — я говорю про Соню — даже не потрудилась отнести лекарство для детей в школу, а папочкино отдать мне. Просто пошла в «цветочную», куда, насколько я понимаю, ей доставили орхидеи, — Миллеман фыркнула, — и все там вывалила куда попало. Мисс Эйбл, пока нашла, обшарила весь дом. Я тоже.

— Тю! — произнесла Полина.

— И тем не менее, — вступил в разговор Поль, — я готов поспорить, что именно Панталоша…

— Пусть мне сначала докажут! — скорее запальчиво, чем убежденно, перебила Полина. — Еще нужно доказать, что Панталоша вообще имела отношение к этой… этой…

— К «изюминке»? — Поль ухмыльнулся. — Мама, конечно же, это ее работа.

— У меня есть основания полагать, что…

— Да ладно тебе, мама. Это явно штучки Панталоши. Вспомни все, что она вытворяла.