Балатонский гамбит - Михель Гавен

Йохан еще теснее прижал ее к себе, целуя в висок.

— Она боится разочарования. С чего ты взял, что Франц симпатизирует ей? — она повернула голову и посмотрела на него. — Может быть, все не стоит принимать так серьезно, и она права?

— Что его оттолкнула? Он сам сказал, что она ему нравится. Она его зацепила еще на Балатоне, когда дала по рукам, чтоб не подсаживал на БТР и не хватал, где не надо, — он улыбнулся. — Ты так никогда не делала. Разница между русской женщиной и французской, пусть даже австрийкой наполовину. Но немецкая женщина тоже так бы делать не стала. Она красивая, твоя фрейляйн Натали, на тебя похожа. Его Ханнелоре по сравнению с ней белая мышка, но он ее любил, это был счастливый брак. Не по приказу, по сердцу. Он переживал, когда ее не стало.

— Я думаю, Францу надо приехать еще раз. Но так, чтобы я тоже присутствовала при этом. Лишняя процедура ему не помешает, для профилактики. Она так сорвалась еще и потому, что, уезжая, я часто оставляю ее за себя, оставляю на нее все, чтобы она входила в курс дела, справлялась. Она очень переживает, боится что-то сделать не так, нервничает. Хотя я всегда на связи и дам совет. Но все равно, ответственность на нее давит. Шутка ли, звонят президенты, общественные деятели, Уинстон, Нобелевский комитет, Генеральный секретарь ООН, кто только ни звонит. И всем что-то надо отвечать, надо выглядеть достойно. У нее не хватает опыта. Но это все наладится со временем. А когда я буду в клинике, она успокоится и, вполне вероятно, отнесется по-другому к предложению Франца. И, может быть, даже ответит взаимностью. Во всяком случае, я была бы только рада.

* * *

Он гнал машину на полной скорости по обледеневшей дороге. Мелькали покрытые инеем лавандовые поля. Ветер выл, наклоняя одинокие деревья, изогнутые к югу. Приближалось Рождество. На Прованс обрушился мистраль. Небо было кобальтовым, необыкновенно высоким и чистым, его пронизывал голубоватый прозрачный свет — все облака и пыль унесло в море. На горизонте проносились блестящие очертания гор и холмов, покрытых ледяной коркой, точно усыпанные алмазной крошкой, от них исходило лучистое сияние. Только взгляни без темных очков — и глаза резало до слез. Сверкающее красное солнце клонилось к закату.

Когда он свернул к замку, неожиданно наступила ледяная ночь. Море было по-мышиному серым, неподвижным. На высоком, как купол, черном небе полыхали звезды, отражаясь в воде. Над самой кромкой у горизонта фонарем висела темно-желтая луна. Едва машина остановилась перед оградой, вдруг пошел сильный дождь с градом — ничто его не предвещало. Ворота распахнулись. Проехав по аллее, он затормозил. Навстречу, накинув плащ, с террасы спустилась Женевьева. В руках она держала зонт.

— Месье, в такую погоду…

Он вышел из машины, взял с заднего сиденья большой букет белых роз.

— Здравствуйте, Женевьева. Как мадам?

Не обращая внимания на дождь, быстро поднялся по ступеням, Женевьева едва поспевала за ним.

— Она в спальне, месье. Признаться, неважно. Нет, нет, не сюда, месье.

В широком холле домоправительница, едва успев прикрыть зонт, придержала его за руку.

— В противоположное крыло, прошу вас, месье. Когда мистраль, мадам ночует там. Здесь очень холодно, просто невозможно. Никакое отопление не помогает.

— Благодарю.

Он поднялся по лестнице. Вошел в небольшую комнату, которую показала Женевьева. Она была обита шоколадным бархатом, и, казалось, наполнена шоколадным ароматом, смешанным с апельсином и ванилью — от прекрасного тела своей хозяйки. Маренн лежала на широкой кровати с высокой золоченой резной спинкой, с двух сторон рядом приглушенно горели лампы под темно-коричневыми абажурами. Она была бледна, ресницы сомкнуты, брови чуть заметно вздрагивали, длинные темные волосы небрежно разбросаны на ослепительно белой постели. Она почувствовала, что он смотрит на нее. Открыла глаза.

— Это ты? — приподнялась, улыбнувшись. Он заметил, как устало осунулось ее лицо.

Ступая по мягкому ковру, он подошел, положил розы на постель.

— Это тебе. Здравствуй, — наклонился, целуя в губы.

— Спасибо. Я думала, ты приедешь завтра. Джилл сказала, что завтра приедешь.

— Она позвонила и сказала, что ты прилетела из Америки и тебе плохо. Я не стал ждать поезда и ехал на машине.

— В такую погоду? Это опасно, Йохан.

— Погода — это не препятствие, я давно уже ее не замечаю. Что с тобой? — он сел рядом, взяв ее руку. — Ты заболела?

— Да, я заболела, — она откинулась на подушку улыбаясь. — Но это очень приятная болезнь. Наша мечта сбудется, Йохан. Ты снова станешь отцом, а я — мамой.

— Получилось? — он поднял ее за плечи, глядя ей в глаза, лицо точно осветилось изнутри. — Все получилось?

— С четвертого раза — да, — она кивнула. — Теперь все зависит от моего организма, как я смогу справиться с этим. Правда, все очень секретно, на полном серьезе, они еще не готовы официально объявить о новом методе, это только эксперимент. Но я надеюсь. Эйзенхауэр приказал, чтобы они сделали все возможное, и они старались. Мейми, его жена, держала меня за руку, когда проходила операция. Она сказала, у нее счастливая рука. Они знают, что мой единственный сын давно умер. И очень хотят тоже, чтобы все вышло удачно.

— «Мистраль — ветер, туч застрельщик, мути тать, небес метельщик, воющий, как ты мне мил!»

— «Спляшем, точно менестрели меж распятьем и борделем, богом, миром — танец свой. Вместе и одной судьбою, воет воли дух с тобою, буря счастья моего», — она продолжила, проведя рукой по его волосам, спросила: — Ницше? Ты помнишь?

— Я любил читать в детстве.

— Да, да, Виктор Гюго, я знаю.

— Мистраль принес мне самую желанную новость. Самую драгоценную в жизни, — он обнял ее, прижимая к себе. — Я даже готов простить американцам весь этот процесс Мальмеди, за то, что они сейчас сделали. Больше того, любить их.

— Они даже сказали, что, скорее всего, будет мальчик, — она произнесла почти шепотом. — У нас будет сын.

— Это прекрасно. Мы назовем его Штефаном.

— Штефаном? — она вздрогнула, отстранилась, внимательно посмотрела на него.

— Да. Чтобы твой сын хоть как-то вернулся к тебе с войны. Ты же сама говорила, что не видела его мертвым. Он просто уехал далеко, а теперь вернется. Ты скажешь — Штефан, и он придет, представляешь? Он будет похож на того, я уверен. И пустота исчезнет. Война закончится для тебя, та война, которая забрала Штефана.

— Ты добивался этого для меня? — она едва могла совладать с волнением.

— Для себя тоже. Для меня счастье, что у женщины, которую я люблю всю жизнь, будет от меня сын. Но больше для тебя. Ты никогда не думала об этом?