Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

все бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова, связал всё это вместе, запечатал и повелел самому солдату отнести немедленно к самому Карлсону, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Карлсон вместе со своими департаментскими удостоверениями получил даже и всё тёплое, что нужно было для покрытия бренного его тела. Это скорое доставление обрадовало его несказанно. После этого Карлсон возымел сильную надежду, и уже начали ему вновь грезиться кое-какие приманки: домик на крыше, стройные ряды банок с вареньем на полках, корзины печенья в подполе. Деревня и тишина стали казаться бледней, город и шум — опять ярче, ясней. О жизнь!

А между тем завязалось дело размера беспредельного в судах и палатах. Работали перья писцов, и, понюхивая табак, трудились казусные головы, любуясь, как художники, крючковатой строкой. Консультант повсюду стучал копытом, как скрытый маг, незримо ворочал всем механизмом; всех опутал решительно, прежде чем кто успел осмотреться. Путаница увеличилась. Чичиков превзошел самого себя отважностью и дерзостью неслыханною. В это время наместо прежнего письма Малыша очутилось совершенно другое. Прежнее, было подшитое к делу, запрятали куда-то так, что и потом не узнали, куда оно делась. Городничему дали знать, что почтмейстер пишет на него пишет донос; жандармскому чиновнику дал знать, что секретно проживающий чиновник так же пишет на него доносы; секретно проживавшего чиновника уверил, что есть еще секретнейший чиновник, который на него доносит, — и всех привел в такое положение, что к нему должны все были обратиться за советами. Произошла такая бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видало, и даже такие, которых и не было. Все пошло в работу и в дело: и кто незаконнорожденный сын, и какого рода и званья у кого любовница, и чья жена за кем волочится. Скандалы, соблазны и всё прочее так замешалось и сплелось вместе с историей несчастного Карлсона, что никоим образом нельзя было понять, которое из этих дел было главнейшая чепуха: оба казались равного достоинства. Когда стали, наконец, поступать бумаги от городничего к генерал-губернатору, тот ничего не мог понять. Весьма умный и расторопный чиновник, которому поручено было сделать экстракт, чуть не сошел с ума: никаким образом нельзя было поймать нити дела. В одной части губернии оказался голод, а чиновники, посланные раздать хлеб, как-то не так распорядились, как следовало. В другой части губернии расшевелились раскольники. Кто-то сказал между ними, что народился антихрист, который и мёртвым не дает покоя, летая по всей губернии на манер демона. Каялись и грешили и, под видом изловить антихриста, укокошили неантихристов. В другом месте мужики взбунтовались против помещиков и капитан-исправников. Какие-то бродяги пропустили между ними слухи, что наступает такое время, что мужики должны быть помещики и нарядиться во фраки, а помещики нарядятся в армяки и будут мужики, — и целая волость, не размысля того, что слишком много выйдет тогда помещиков и капитан-исправников, отказалась платить всякую подать. Нужно было прибегнуть к насильственным мерам.

Но всего этого Карлсон не знал.

Он вышел из ворот тюрьмы своей в том же самом фраке цвета наваринского дыма, но уже, впрочем, потасканном и помятом. В руках Карлсона был узелок.

Ему и вправду выплатили компенсацию — да поздно. Все деньги пошли Чичикову, и несколько даже не хватило. От службы Карлсон был отставлен без объяснений, и угрюмо посмотрел на него этот мир — точь-в-точь как при его рождении.

Лишь один сокровенный мешочек висел на его похудевшей шейке, составляя его единственный капитал. Ни о каком округлённом подбородке и речи не было, как и о всей приятной пухлости. Он выглядел уже человеком тощим, много старше среднего возраста, можно сказать, в упадке сил.

Карлсон озирался, как озирается погорелец на пожарище, тщетно пытаясь найти хоть какой знакомый предмет, чтобы употребить его в дело.

"Когда судьба говорит, чтобы я поискал сам средств помочь себе, — бормотал он, стоя на разъезженной улице и постепенно ожесточаясь, хорошо, говорит, я, говорит, найду средства!"

И вот слухи о Карлсоне канули в реку забвения, в какую-нибудь эдакую Лету, как называют это поэты. Но, позвольте, господа, вот тут-то и начинается, можно сказать, нить, завязка романа.

Итак, куда делся Карлсон, неизвестно; но не прошло, можете представить себе, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был, судари мои, был не кто другой…

(рукопись обрывается обгорелым краем)

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2008

История про духовность и утечку гелия

Ну, что — Коллайдер опять сломался.

Однако сейчас я читаю Сеть и что же вижу.

Во-первых я вижу пост человека, что призывает духовно покаяться, отворотиться от культа денег и нехорошего секса. Тот финансовый кризис, что случился недавно, он называет знамением.

С самим человеком — отдельная история (Я его не знаю, но всегда мне начинают проповедовать о бездуховности материального потребления, мне становится интересно, как человек при этом живёт, на какой машине ездит. Если он не один, как у них с сетевым маркетингом. Есть ли у него дачный дрмик… Домик… Домик, да… Все, суки, построили себе домики, а я не успел. Но я отвлёкся).

Но мне интересно другое — реакция людей, о материальном достатке которых я знаю, и которые начинают живо реагировать на призыв (Нужды нет мне знать — искренний призыв или нет, всё это эмоциональная провокация или крик души). Это как мысли о диете за пирожными. Что кривляться-то? И всё мне кажется, что лучше сказал мой коллега по причёске: "У Паниковского это выходило как-то ловчее".

Вторая мысль была про Стругацких, но я потом её расскажу.

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2008

История про демократию вкуса

…Так вот о Стругацких. Видимо, в связи с ожиданием премьеры фильма Бондарчука на широком экране, снова началось стругацкое обострение. Стругацкое обострение это такая известная игра, которую неизвестные мне зачинщики украли у Хармса: "Некто выходит и громко говорит: "А Братья Стругацкие — гении!", читатель в зале отвечает: "А, по-моему, они — говно!". Натурально — драка, крики "Да как вы смели! А отчего же не сметь?! Где ваша духовность! Да вам ещё расти и расти! Сами поучитесь!"

В случае с последними экранизациями я постоянно слышу: "Руки прочь! Это святое? Кто посмел обидеть нашего королька?". Причём это как жалобы на закат солнца.

Пока люди совершенствуют в этой