Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

холодной моросью. "Унылая пора, — записал я в своём дневнике. — Очарование ли ты очей?"…

В такую погоду хорошо было бы вернуться к рукописям, да только духа моего не хватило, и я отправился во флигель к одному отставному чиновнику, что приехал из города со своим братом.

Как только я вошёл, так в ноздри мне ударил тот особый дух, что образуется в общежитии немолодых людей, что оторвались от семейного порядка. Однако в нашем Отечестве этот дух часто сочетается с возвышенностью — и по нему можно обнаружить страстные споры о будущем России, беседы о таинствах человеческой природы или разговор о ценах на урожай.

Меня бы удовлетворила любая из этих тем, и я храбро шагнул в комнату.

На столе стояло два графинчика.

Было видно, что городские гости уже изрядно напробовались водки на хрену, что так мастерски изготовляла ключница Авдотья.

Мне эта пара обрадовалась чрезвычайно, и старший брат сразу же предложил купить у него борзых. Борзых звали Расстегай и Разорваки. Глупые какие-то имена. Ладно второе — это хоть как-то напоминает что-то эллинское, античное, героическое… Но Расстегай?

Мои собеседники хором утверждали, что ещё у них имелся Вылезай, да только что издох.

— Вылезай — какая-то благодушная кличка. Лучше — Растерзай, — заметил я.

Чиновник обтёр усы, и как-то ловко перешёл со мной на "ты", хотя никакого брудершафту мы не пили:

— Этих собак нельзя продавать поодиночке в разные руки, не то случится беда и с хозяевами собак, и с ними самими. Но раз у тебя нет больше денег, я за этот рубль готов продать тебе меньшую собаку, а в придачу подарю тебе и остальных. Думаю, ты будешь доволен покупкой. Как ты уже слышал, первую собаку зовут Беги-неси-есть, среднюю — Растерзай, а самую большую — Ломай-железо.

— Сдается мне, батюшко, — сомневался я. — Что ваш Растерзай-то подуздоват. Да-с.

Но тщетно я отказывался, оправдываясь отсутствием денег — отставной чиновник норовил уже подарить мне борзых.

Спас меня слуга, вернувшийся с кухни с известием, что барин велели водки более не давать. Мои собеседники более ни о чём не могли думать (кроме русской литературы, разумеется).

— Умер ли русский роман? — сказал я тогда внушительно.

Городские гости переглянулись и тут же вцепились друг другу в волосья. Я поразился этой экономии (ведь обычные люди только начнут с романа, потом перейдут на нравственность, затем — к личностям, наконец — к долгам, и только потом примутся драться) — а тут дело было налажено без лишних реверансов.

И я пошёл на конюшню, где, по слухам, собирались сечь одного слепого за воровство вязаной шали.

Не пора ли домой?

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2008

История про возвышенное

Поехал в Пустынь. (Я езжу туда ежегодно, чтобы очистить душу и помыслы).

Ехали долго, в дороге постились и читали молитвы. И вот, наконец, престарелый лодочник перевез меня под стены монастыря. Солнце на миг заиграло на стенах, вспыхнули золотом и серебром купола.

Я задумался о России — коротко и тревожно. Там, за стеной, молилась о моем народе монашеская братия, а я трудился в миру.

Таково было мое послушание, и только на Страшном суде станет ясно, кто более преуспел в деле духовного окормления. Ко мне вышел настоятель. Я знал отца Януария лет двадцать — ещё с университетских времен.

Мы прошли в трапезную, где нам подали стерляжью уху, кулебяку и лохань малосольных огурцов.

Заговорили о высоком.

— Знаешь ли ты, — спросил меня мой прежний товарищ по пирушкам, а ныне святой отец, — каковы три идеальных общежития?

Я вспомнил наше студенческое братство, но отец Януарий только погрозил мне пальцем:

— Это рай до грехопадения, первые общины апостольских времен и…

Тут он остановился, будто давая мне шанс показать всем известную образованность.

— Ноев ковчег? — продолжил я, все же ироническим тоном, чтобы если что, превратить ответ в шутку.

Отец Януарий скривился:

— Сто лет звал Ной людей, а пришли одни скоты. Нет, это наша Пустынь времен первых старцев.

Я восхитился его мудрости и решил записать эту фразу, чтобы потом выдать за свою.

Извините, если кого обидел.

18 сентября 2008

История про обнаруженное

Вернувшись домой из Ясной Поляны обнаружил следующее:

— "Опера" не даёт мне возможности комментировать Живой Журнал. В смысле — я могу размещать тексты, но как я не корячился, ответить на комментарии так и не смог. А теперь отвечать и вовсе нечего — комменты протухли.

— Это какой-то ужасно холодный год. Ума не приложу, как это связано с финансовым кризисом.

— У меня протух фотоаппарат. Просто не проснулся как-то утром. Это был пожилой, антикварный Nikon, но я с ним сжился. Теперь предстоит мучительное время выбора.

— Говорил с Петровым, заявляя, что хочу написать биографию Ш. "Да ты и внешне на него похож", сказал Петров и согласился.

— Надо найти какую-нибудь высокооплачиваемую работу.

Извините, если кого обидел.

18 сентября 2008

История про увиденное

Продолжаю озираться в столице. Всё тут, конечно, иное, нежели чем в имении графа — вот, например, Лев Усыскин написал к юбилею Крылова заметку. Отчего, отчего не я её написал? Не сказать, что я сделал бы это лучше, но ведь Крылов мой кумир! Правду говорю, и всё дело в том, что когда рассказывают о Крылове (особенно в дурных газетах) сразу начинают сыпать байками. Острословие академика оказывается на виду, а академический подвиг — в темноте. Меж тем остроумие Крылова оттого и хорошо, оттого что точно. Крылов (да и некоторые его родственники были для меня, когда я учился физике, символом русской науки).

Кстати, проезжая мимо сельца Рыбного, я разговаривал с переводчиком Архиповым, и мы вполне сошлись на том, что в советской послевоенной науке было две эстетики — физиков и биологов. У физиков в прошлом была Бомба, а у биологов — Трофим Денисович, который почище всякой бомбы был. Поэтому у биологов были биостанции, аристократическое братство и проч., и проч.

Архипов при этом рассказал, как пошёл в ГЗ на новый год и было пригласил какую-то геологиню на танец — на него посмотрели так, что он моментально протрезвел. А могли бы сказать и что-то типа "Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет".

Так вот, Крылов в моих глазах блестящий представитель технической науки, которая за плясками физиков и биологов была как бы не видна. Инженера Никитина, вон, мало кто помнит. Хорошо хоть Шухова