Николай и Александра - Роберт Масси

В среду, 1/14 марта, в пять часов утра императрица была уже на ногах: царский поезд должен был прибыть в шесть. Но сообщили, что государь задерживается. "Возможно, из-за метели", - произнесла Александра Федоровна и прилегла на кушетку. Но Анастасия встревожилась. "Лили, поезд никогда не опаздывает. Поскорее бы папа приехал". В восемь часов Александре Федоровне сообщили, что поезд задержан в Малой Вишере. Встав с кушетки, Императрица отправила мужу телеграмму. Вырубова вспоминала: "Вся надежда ее была в скором возвращении Государя: она посылала ему телеграмму за телеграммой, умоляя вернуться как можно скорее. Но телеграммы эти возвращались ей с телеграфа с надписью синим карандашом, что место пребывания "адресата" неизвестно".

Тем временем среди частей, охраняющих дворец началось разложение. Из окна императрица заметила, что у многих солдат, находившихся во дворе, на рукавах появились белые платки. Это означало, что обе стороны достигли договоренности: если на обороняющихся не будут нападать, то и верные государыне войска не выступят против обосновавшихсЯ в Царском мятежников. Такая договоренность была достигнута при посредничестве одного депутата Думы. Узнав об этом, государыня с горечью воскликнула: "Все теперь в руках у Думы".

На следующее утро, 2/15 марта, на императрицу обрушился гораздо более тяжелый удар. Смертельно бледная рано утром, она подошла к Лили и с обидой проговорила: "Лили, наши защитники покинули нас".

- Но почему, ваше величество? Ради Бога, скажите, почему?

- Так распорядился их командир, великий князь Кирилл Владимирович, затем, не выдержав, с мукой в голосе произнесла: - Мои моряки - мои собственные моряки. Поверить не могу".

2/15 марта в Пскове государь переделал и подписал манифест об отречении. Императрицу, не знавшую о местонахождении мужа, преследовали одна беда за другой. Алексей Николаевич начал поправляться, но появились явные симптомы недуга у Анастасии и Марии Николаевны. Электричество и водоснабжение были отключены. Воду брали из проруби в пруду. Перестал действовать лифт, соединявший комнаты императрицы со спальнями дочерей. Императрице приходилось подниматься наверх пешком и поминутно останавливаться, чтобы отдышаться. Электрического освещения не было. Чтобы попасть в комнату Вырубовой, расположенной в другом крыле, императрица ехала в коляске по залам дворца, в котором почти не осталось прислуги. Однако, зная, что все смотрят на нее, государыня говорила Лили: "Мне нельзя сдаваться. Я твержу себе: "нельзя", и это мне помогает".

3/16 марта, в пятницу, снова поднялась метель. Ветер стучал в оконные рамы, наметал огромные сугробы на дорожках парка. Новые тревожные вести просачивались во дворец. В 4.30 утра доктору Боткину позвонил член Временного комитета Думы с целью справиться о состоянии здоровья цесаревича. Пришедшие днем из Петрограда пешком дворцовые слуги заявили, что в столице расклеены манифесты царя об отречении царя от престола. Государыня отказывалась верить подобным сообщениям. В 5 часов вечера во дворец были доставлены листовки, где указывалось, что Николай II отрекся от престола, что великий князь Михаил Александрович отказался принять корону и что образовано Временное правительство. Офицеры конвоя и свитские читали эти объявления со слезами на глазах. В семь вечера приехал великий князь Павел Александрович, дядя императора, и тотчас направился в покои государыни. Великая княжна Мария Николаевна и Лили Ден, сидевшие в соседней комнате, слышали их взволнованные голоса.

После этого, писала Лили Ден, "дверь открылась и появилась государыня. Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Передвигалась она с трудом". "Ден кинулась ее поддерживать, так как она чуть не упала. Опираясь на письменный стол, Государыня повторяла: "abdique!" [(отрекаться (франц.))] (Лили не говорила тогда по-английски). "Мой бедный, дорогой, страдает совсем один... Боже, как он должен страдать!" Все сердце и душа государыни были с ее супругом". - писала А.Вырубова.

В тот вечер, вспоминал П.Жильяр, "я видел [Ее Величество] вечером у Алексея Николаевича. Ее лицо исказилось, но, сделав над собой почти сверхчеловеческое усилие. она, как обыкновенно, пришла навестить своих детей, чтобы ничего не беспокоило больных, которые не знали, что произошло со времени отъезда Императора в Ставку".

Тогда же государыню навестил граф Бенкендорф, баронесса Буксгевден и другие приближенные с тем, чтобы заверить ее в своей преданности. "Императрица была смертельно бледна, - вспоминала баронесса Буксгевден. Когда она поцеловала меня, я лишь приникла к ней и пробормотала что-то несвязное о моей привязанности к ней. Граф Бенкендорф держал ее за руку, и по его обычно бесстрастному лицу текли слезы... "Это к лучшему, - заявила она. - Такова воля Божья. Господь посылает нам это испытание для спасения России. Это единственное, что имеет сейчас значение". Прежде чем закрыть дверь мы увидели, как она опустилась на стул около стола и, закрыв лицо лицо руками, горько зарыдала".

Как ни болезненно отозвалось на близких известие об отречении государя, напряженная обстановка в Царском Селе разрядилась. Осада дворца кончилась: Офицеры и солдаты дворцовой охраны, освобожденные от присяги императору его отречением, присягнули Временному правительству. Была восстановлена связь между низвергнутыми монархами, не представлявшими более опасности для революции. Приехав 4/17 марта в Ставку, государь смог позвонить супруге. Трубку снял пожилой слуга. Дрожа от волнения и забыв об этикете, он сообщил императрице: "Государь на проводе!" Взглянув на него так, словно тот ума рехнулся, государыня наконец сообразила, в чем дело. Она вскочила, точно шестнадцатилетняя девочка, и бросилась к телефону. Понимая, что обоих их слушают чужие уши, Николай Александрович произнес: "Ты знаешь?" Государыня ответила: "Да", и после этого оба стали обсуждать здоровье детей.

В начале одиннадцатого вечера 5/18 марта граф Бенкендорф с удивлением узнал: для встречи с императрицей в Царское Село едут Гучков, военный министр Временного правительства, и генерал Корнилов, кадровый военный, отозванный с фронта, чтобы принять командование Петроградским военным округом. Гучков бывший председатель Государственной Думы, старинный противник Распутина, присутствовавший при акте отречения, был заклятым врагом государя. Его появление, да еще в столь поздний час, означало арест императрицы. Бенкендорф сообщил новость Александре Федоровне; государыня послала за жившим в Царском Селе великим князем Павлом Александровичем. Поднявшись с постели тот поспешил в Александровский дворец. В одиннадцать часов, в сопровождении двадцати членов царскосельского совета, приехали Гучков и Корнилов. Пока императрица и великий князь беседовали с приехавшими, мятежники, в основном рабочие и солдаты, бродили по дворцу, оскорбляя прислугу и свитских.

Выяснилось, что Гучков и Корнилов приехали лишь ознакомится с обстановкой во Дворце и предложить защиту Временного правительства императрице и ее семье. Гучков осведомился, все ли есть у государыни, в частности, лекарства. Облегченно вздохнув, Александра Федоровна заявила, что у нее самой их достаточно, но попросила Гучкова позаботится о лекарствах для многочисленных лазаретов в окрестностях Царского Села. Кроме того, она настояла на том, чтобы новые власти обеспечили порядок в районе, примыкающем ко дворцу. Гучков обещал уладить оба вопроса. Первая встреча между государыней и непрошенными гостями завершилась благополучно. Вернувшись домой, великий князь заметил, что никогда еще Александра Федоровна не была такой красивой, спокойной и исполненной достоинства.

Но в будущее императрица смотрела с тревогой. Еще до приезда государя она начала сжигать свои дневники, переплетенные в белый атлас или кожу, и почти все свои письма. Так были уничтожены письма, полученные Аликс от королевы Виктории и ее собственные письма к бабушке, присланные ей из Виндзорского замка после кончины британской королевы. "В красной комнате пылал камин, - писала Лили Ден. - Некоторые письма она перечитывала... Я слышала сдавленные стоны и рыдания... Обливаясь слезами, государыня бросала в огонь одно письмо за другим. Бумага какое-то мгновение алела, затем блекла и превращалась в кучку пепла". Часть писем уцелела. Ходили слухи, будто одного или обоих низложенных монархов будут судить, поэтому императрица сохранила все свои письма к супругу, как и его - к ней, чтобы в случае нужды, представить их в качестве доказательства их патриотизма.

После обнародования злополучного приказа N 1, составленного по наущению Петроградского Совета, войска защищавшие дворец, стали разлагаться. [(Согласно этому злополучному приказу, после появления которого в Выборге и Кронштадте были перебиты почти все офицеры, в частях и на кораблях выбирались комитеты из нижних чинов, части выходили из подчинения офицеров, отменялось титулование офицеров и т.д. По поводу этого приказа, рожденного в умах сотрудников германского генштаба, один из офицеров Ставки сказал: "Запомните, полковник, начало марта 1917 года это те дни, когда уничтожена была Русская армия"... ("Русская Летопись", 1922, кн.3, с.94).)] Начались выборы командиров. Все казаки выбрали своих прежних офицеров, но генерала Ресина, командовавшего охраной дворца, забаллотировали. Дисциплина ослабла, солдаты стали относиться к службе спустя рукава и вступать в пререкания, когда офицер отдавал приказ. Те, кто остался верными государю, были в растерянности, узнав об его отречении. Преданный императору эскадрон кавалергардов, расквартированный в Новгороде, полуторастах верстах от Царского Села, отправился защищать государя и династию. Несмотря на стужу и пургу, двое суток ехали кавалергарды. Когда же, иззябшие и измученные, они добрались до ворот дворца, выяснилось, что защищать некого. Ни царя, ни династии уже не существовало.