Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

Я – защитник Рима. Представители защиты пытались убедить нас в том, что Долабелла и есть Рим, но это не так. На этом суде Рим – это не Долабелла, Рим – это не вы, судьи. Это я представляю Рим и народ Рима. И сегодня, здесь и сейчас, Рим – это я.

Он поднял руки.

В последней клепсидре упали последние капли.

Публика бурно захлопала.

Помпей был мрачнее ночи.

Долабелла сдерживал себя, хотя его снедало бешенство.

Корнелия была взволнована.

Аврелия – горда, но испугана.

– Ты был великолепен! – воскликнул Лабиен, как только Цезарь сел рядом с ним. – Как на Лесбосе.

Рукоплескания не стихали. Цезарь посмотрел на Лабиена горящими глазами, сердце его бешено колотилось. Он решительно ответил:

– Как на Лесбосе.

Memoria quarta[72]

Лабиен

Друг Цезаря

Помощник главноначальствующего во время завоевания Галлии

LXIV

Земля Сафо

Митилена, остров Лесбос,

восточная часть Внутреннего моря[73]

78 г. до н. э., за год и несколько месяцев до суда над Долабеллой

Равным богам кажется мне блаженный муж, который тебя

обнимает и молча внимает твоему серебряному голосу

и твоей смеющейся улыбке…

Сколь драгоценной и прекрасной была жизнь, прожитая

нами вместе.

В то время, украшенная гирляндами фиалок и сладких роз,

ты лежала подле меня со своими вьющимися локонами[74].

Цезарь свернул папирус и уставился в море.

Чтение Сафо на острове, где родилась великая греческая поэтесса, казалось ему самым естественным в мире поступком. Они собирались вступить в бой с войсками митиленцев, защищавшими крепость от нападения римлян, но эти стихи Сафо, обращенные к ее возлюбленной, напомнили Цезарю о теплом теле жены, о ночных ласках Корнелии, его верного друга, о ее улыбке на рассвете. Воспоминания успокоили его и зарядили бодростью на весь предстоящий день, который обещал быть напряженным: на остров только что прибыл проквестор Луций Лициний Лукулл, возглавлявший римское войско в этих краях, и вызвал их с Лабиеном в свою палатку. Цезарь предчувствовал, что предприятие будет опасным.

Было ли ему страшно?

Нахмурившись, он отложил в сторону папирус со стихами Сафо.

И чуть заметно кивнул, вслушиваясь в глубокую тишину раннего утра на востоке Внутреннего моря.

Да, ему было страшно.

Он боялся не чего-то определенного, а сразу многого: боялся потерпеть неудачу, обмануть ожидания других, не оказаться достойным племянником Гая Мария; боялся, что легионеры не станут подчиняться из-за его молодости, поскольку ему едва исполнился двадцать один год, хотя его, как и Тита Лабиена, назначили трибуном латиклавием, вторым начальником в легионе после легата; и, конечно, боялся самой схватки, того, как поведет себя на передовой, увидев собственными глазами неприятеля, кровь и насилие. До этого он участвовал только в стычках и учебных боях, будь то на Марсовом поле или в полевом лагере на Лесбосе. Но теперь ему предстояло испытать себя в сражении с врагами Рима: совсем другое дело. Никаких наставников, никаких засад на вражеских водоносов или разведывательные отряды мятежников, поднявшихся против Рима. Он знал наверняка: теперь все будет всерьез.

Некоторые города Азии и острова Эгейского моря[75], а также небольшие царства восстали против Рима, воспользовавшись тем, что ему пришлось сосредоточить свои легионы на Понте для войны с Митридатом. Сенат отдал приказ, казавшийся Цезарю вполне очевидным: покарать восставшие народы, которые воспользовались ослаблением Рима во время гражданской войны между Суллой и Марием. Война между оптиматами и популярами подорвала положение римлян в Азии, и теперь приходилось возвращать утраченное.

Лесбос среди прочих предал доверие Рима. Его жители – возможно, на них не стоило полагаться, но они были вовсе не глупы и знали о карательных походах римлян на близлежащие города, а также о том, насколько опытен и искусен Луций Лициний Лукулл, которому сам Сулла поручил поддерживать римское владычество на Востоке, – укрылись в митиленской крепости, стоявшей на берегу самой большой бухты острова. Они укрепили стену и башни, запаслись хлебом и другими припасами, вырыли глубокие колодцы, чтобы иметь у себя пресную воду и выдержать осаду, обещавшую быть долгой и упорной. Они знали, что могут проиграть, но могут и выиграть. Несмотря на могущество Рима, Лесбос был малозначительным владением, а войска предстояло направить во множество мест. Митиленцы верили: если они продержатся несколько месяцев, может случиться так, что когорты Лукулла потребуются в другой области, более важной для Рима, или же потери и усталость осаждавших позволят начать переговоры и добиться прощения Сената – например, в обмен на постоянное присутствие легионеров на Лесбосе. Это выглядело бы как поражение, но такое поражение помогло бы им выжить, избежать пожара и полного уничтожения их жилищ, семей и всего имущества и походило бы скорее на победу. Они знали, что римляне жестоко мстят предателям, но знали и о том, что главное для них – целесообразность: если осада окажется долгой и мучительной, многое станет возможным.

Вот почему маленькая крепость сопротивлялась уже не одну неделю.

Юлий Цезарь услышал за спиной шаги.

Он знал, кто это, и поднялся на ноги, отложив Сафо и отведя взгляд от моря.

Затем как следует пристегнул меч к поясу и повернулся.

– Наконец-то я тебя нашел, – сказал Лабиен.

– Я не прячусь. Просто хотелось почитать в живописном месте, – ответил Цезарь. – Я собирался выпить, но ждал тебя, чтобы разделить вино с тобой.

– Ха-ха-ха-ха! Клянусь Геркулесом, это замечательно! – обрадовался Лабиен.

Лабиен, как обычно, сопровождал Цезаря, на сей раз в восточном походе.

По просьбе великой весталки и десятков членов семьи, друзей, известных граждан Сулла простил Цезаря. Уступив против воли, он предложил Цезарю уехать из Рима, по крайней мере на время. Сулла желал укрепить свою власть над городом на Тибре, и притаившийся в окрестностях племянник Гая Мария мог ему помешать. Цезарь принял прощение Суллы, пусть оно и влекло за собой изгнание. Это было не ссылкой, видом публичного наказания, а своего рода долгим путешествием, совершаемым по просьбе диктатора.

Цезарю разрешили провести дома несколько недель после многомесячных странствий; он оправился от болотной лихорадки, насладился близостью жены, смехом дочурки Юлии, обществом сестер и мудрыми советами матери. Pater familias рода Юлиев отлично провел свой недолгий отдых. Но вот настал день, когда Цезарь в последний раз обнял жену, поцеловал дочь, получил благословение матери, простился с сестрами и отправился восвояси. На этот раз его путь лежал на Восток.

– Ты где? – Голос Лабиена застал