Тьма сгущается - Гарри Тёртлдав

— Надеюсь, ваша дама будет довольна.

— Уверен в этом. Она обожает безделушки.

Сабрино расплатился с ювелиром и вышел из лавки, страшно довольный собою.

Фронезия встретила его поцелуями и объятьями, лучше всяких слов говорившими, как давно они не виделись, после чего задала вполне ожидаемый вопрос:

— И что ты мне привез?

— Так, один пустячок, — ответил полковник легкомысленно, надевая перстень ей на палец.

Фронезия уставилась на летчика. Глаза ее едва ли уступали глубиною зелени изумруду, а во взгляде читался не только неприкрытый восторг, но и холодная расчетливость — красавица пыталась оценить подарок.

— Он прекрасен. Он великолепен, — прошептала она, очевидно, удовлетворенная по обоим пунктам.

— Это ты прекрасна, — ответил Сабрино вполне серьезно. — Ты великолепна.

Волосы Фронезии сияли в свете ламп расплавленной медью. Пухлые губы обещали море удовольствий; носик, пожалуй, был чуть великоват, но это лишь придавало пикантности лицу. Короткое неглиже обнажало ноги идеальной формы. Было ей около тридцати; таким образом, полковнику она почти годилась в дочери — о чем Сабрино предпочел бы забыть.

— Надеюсь, тебе понравилось.

— Весьма. — Она подняла аккуратно выщипанную бровь. — А что ты привез жене?

— Да так, мелочи, — беззаботно ответил Сабрино.

Графиня, конечно, знала о существовании Фронезии, но никогда не интересовалась у Сабрино, что тот привозит любовнице. Возможно, свою роль тут играло дворянское высокомерие… а может, она просто не хотела знать.

— Ты с ней уже виделся? — поинтересовалась Фронезия.

Обычно так далеко и скоро она не заходила.

— Разумеется, — ответил он. — Приличия, знаешь ли, требуют.

Альгарвейское дворянство придерживалось внешних приличий едва ли менее строго, чем валмиерское или елгаванское.

Фронезия вздохнула, Обычай был суров более к любовницам, нежели к женам; на взгляд Сабрино — справедливо, поскольку любовницам полагалось получать больше удовольствий от своего положения. Дворяне вступали в брак чаще по расчету или по семейному сговору, чем по большой любви. И в поисках любви — или хотя бы плотской страсти — им приходилось обращаться за пределы родовых гнезд.

— А чем ты занимала себя, пока я… был в отъезде? — поинтересовался Сабрино.

«Пытался не погибнуть», — прозвучало бы точней, но как-то неуместно.

— Да так… всякой ерундой, — ответила Фронезия подчеркнуто легкомысленно.

Она не была миленькой дурочкой — иначе Сабрино не заинтересовался бы ею. «Надолго», — прибавил он про себя. Симпатичное личико и славная фигурка не оставляли его безразличным, но одно дело — привлечь интерес, а другое — удержать его.

— И с кем же ты занималась… ерундой? — не отступал он.

В письмах своих Фронезия о знакомых почти не упоминала. Не бывала в свете или просто знала, о чем стоит умолчать?

— С моим окружением, — ответила она весело. — По-моему, ты с ними незнаком.

Сабрино умел читать между строк лучше, чем догадывалась его любовница. Означать это могло только «Мои знакомые все намного моложе тебя».

И чем она занимается со своим «окружением» — одними ли пирушками и балами? Верна ли своему покровителю? Если он уличит ее в неверности — вынужден будет уличить, — придется выставить ее из этой роскошной квартиры. Или пускай ищет другого дурака, который станет ее оплачивать. Кольцо же с изумрудом не стоило полковнику ничего, кроме заплаченных ювелиру сребреников. Ункерлантскому дворянчику, в чьем поместье Сабрино разжился военной добычей, уже не понадобятся перстни… да и поместье тоже.

Фронезия крутила кольцо то так, то этак, любуясь камнем. Внезапно она повисла у Сабрино на шее с воплем:

— Ты самый щедрый на свете!

Возможно, ей просто не пришло в голову, что, вместо того чтобы тратить на любовницу семейное состояние, полковник может заниматься мародерством. А Сабрино не собирался ее разубеждать. Вместо этого он взял любовницу на руки и, стараясь не обращать внимания на боль в спине, понес в спальню. В конце концов, он вернулся в Трапани, чтобы развеяться и получить удовольствие.

Удовольствие он получил. Если Фронезии это не удалось, скрывала сей факт это просто мастерски.

Поутру она приготовила любовнику завтрак. Подкрепившись сладкими булочками и чаем с молоком, Сабрино отправился выказать свое уважение супруге. Графиня знала, конечно, где ее муж провел ночь, но она ничего не скажет — таким было негласное правило дворянства.

День выдался ясный, но очень холодный. Что, впрочем, не мешало разносчикам газет горланить о грядущей сенсации. Они все еще кричали о ней к вечеру, когда Сабрино вел жену в ресторан. И на следующее утро. И на следующее.

* * *

Усилиями Пекки Куусамо оказалось вовлечено в Дерлавайскую войну, но пока сражения не затронули Каяни. Только торговых судов стало меньше в порту — но посреди зимы их никогда не было много. Лед на океане не встал — это случалось не каждый год, — и айсбергов в южных водах плавало достаточно, чтобы сделать мореплавание небезопасным.

И резервистов еще не начали призывать на службу семи князей. Это случится, знала Пекка. Обязательно случится. Но пока война оставалась столь же теоретической, как прикладные аспекты соотношения законов сродства и подобия.

Война сама ставила опыты и вела протоколы. Задавала вопросы и отвечала. Опыт Пекки с пропадающими желудями подвергал сомнению основы теоретической магии. Блистательная догадка Ильмаринена указала направление, в котором может лежать разгадка. Но теперь требовалось ставить все новые и новые опыты, чтобы подтолкнуть теорию в этом направлении.

Перебирая последние свои заметки, чародейка решила, что пришло время для очередного опыта. Поднимаясь со скрипучего кресла в кабинете, она улыбнулась про себя. Профессор Хейкки не придет жаловаться на беспардонную растрату факультетского бюджета и рабочего времени — теперь не придет. С некоторых пор профессор Хейкки старалась вообще не замечать Пекку.

— Вот и славно, — пробормотала чародейка, заходя в лабораторию.

Чародеи-теоретики обыкновенно работали в одиночку. Работа Пекки требовала, учитывая оборонное ее значение, уединения еще большего. Даже с Лейно она не могла обсудить свои дела, хотя муж был чародеем не из последних. Это было очень обидно.

Вдоль стены лаборатории выстроились клетки с крысами. Когда дверь распахнулась, обитатели клеток — молодые и бодрые, старые и седые — приникли к дверцам в ожидании кормежки.

Пекка подсыпала им немного зерна. Потом запустила двух старых пасюков с побелевшими от старости мордами в лабиринт, наскоро сколоченный плотником из бросовой фанеры. В конце лабиринта зверушек ждало зерно, и обе крысы решили задачку без труда — Пекк несколько недель потратила, чтобы научить их ориентироваться в лабиринте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});