Чудо-моргушник в Некитае - Александр Гейман

Ну, выдал я им "Чижика-пыжика", обязательную программу да ещё произвольную - партиту ре минор Иоганна Себастьяна Баха. Само собой, опять полный фурор - ни на каких ветрогонках ещё такого артистизма не слыхивали. Все, слышь, нижние ноты взял со всеми диезами там и фложелетами! А аранжировка, а верхние регистры какие! Куда твой орган... А экспрессия какая! Ну, мне бы на том успокоиться и закончить. А я, - горько вздохнул Гу Жуй, - а меня, понимаешь ты, тщеславие да озорство какое-то взяло - дай, думаю, пошухерю. Похвастать захотелось - думаю, ещё что-нибудь сыграю. Смотри, на трибунах англичане сидят - это как раз экспедиция полковника Томсона с заколдованного перевала подоспела, а недалеко, смотрю, Кырла-Мырла с семьей и партнером, как раз конгресс свой провели и пошли культурно отдыхать на стадион. Так, так, думаю - что же мне исполнить? Боже, храни королеву или Интернационал? А! - думаю - и то, и другое!

Начал, значит, с королевы, Боже ея храни. Ну, англичане все вскочили, я инструментальную часть веду, они подпевают, по щеке полковника солдатская слеза катится - ну, ещё бы, всякому приятно - гимн его страны исполняют. Спели, значит, похлопали мне, а потом, - Гу Жуй снова горько вздохнул, - а потом... Эх!.. Потом я за Интернационал взялся. Сижу, значит, Интернационал выпердываю, Кырла-Мырла с трибуны мне подтягивает, дошли значит, до места: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья" - и понимаешь, захотелось мне экспрессии подбавить, нарисовать, понимаешь, звуковую картину. Дай, думаю, грохотну! И вот, вывожу я это "разрушим до основанья" да ка-ак дунул! как дунул! - к чертям свинячим весь ветрогонный баллон разнесло, это куда бздеж-то мой с гонок шел по шлангу вонеотводному. Грохотнул уж, нечего сказать. Разрушим, значит, до основанья - а затем... затем...

Гу Жуй махнул рукой, неожиданно всхлипнул, залпом допил пиво и хряснул кулаком по столу.

- Эх-х!.. - крикнул он. - Затем - затем весь баллон разнесло. В клочья. Ну, а там показатели все, все рекорды мои - скорострельность да громкость и прочее. Их потом, понимаешь, граф, снимают оттуда и заносят в официальный листинг результатов. А тут... Тут-то, граф - что тут заносить? Когда весь баллон с показателями в клочья, а? У меня это так и стоит перед глазами - оглянулся я на грохот-то и вижу: медленно все так, будто в кино, - обломки мои рекордные кружат в небе и так тихо на трибуны падают, на головы, значит, Кырле-Мырле и английским солдатикам... И запах, запах такой темной тучкой в небо поднимается... Да... Вот тебе и рекорды, вот тебе и абсолютное золото... Где они, до основанья, а затем? Где? Ветрогонщик, где твои ветры? - развеялись! Вонедуйщик, где твои вони? - на тыщу носов разнюханы. Смрадовержец, где твои громы пахучие? - отгрохотали, отгремели, и дыма нет! Вся инопланетная заправка - к чертям свинячим. Вот так! Эх!

Гу Жуй выдул ещё одну кружку пива, уронил лицо в руки и сильно застонал. Он поднял голову и посмотрел на Артуа - в глазах его светилась совершенная безнадежность. Пережитое ещё не отпускало спортсмена - в мыслях своих он был ещё там, на трассе, вновь вспоминая каждый момент памятного соревнования, ещё переживая мгновения своего единоборства с соперниками, ещё пытаясь что-то подправить, изменить, ещё не до конца веря в окончательность своего фиаско - фиаско, что так трагически оборвало его несравненный триумф.

- Ну, я тогда злой был, - глубоко вздохнув, продолжил Гу Жуй. - Нет, сначала-то просто оцепеневший какой-то. Смотрю - и как во сне все, будто это и я, и не я. А обломки-то все кружат в небе, падают на трибуны... И тут ко мне Варан Барханов подскакивает и начинает обнимать: "Ай, дорогой, ай, умница! Вот так порадовал! Ай, спасибо!" Ну, он это не со зла, конечно, просто чувства свои сдержать не смог - он человек южный, горячий. Хотя, конечно, в такую минуту уж не надо бы ему так - у него-то радость, на первое место выходит, а у меня-то трагедия! А я даже, понимаешь, не обиделся, в таком трансе был. Меня Барханов целует, а я гляжу - подлец Зе Бастер, он рядом с Вараном сидел, он, значит, перегнулся через свое кресло да рукой-то вонеотводный шланг Бархановский из крепления освобождает чтобы, значит, его вонь из баллона стравить. Уже и шипеть начало, пошел вон бздеж Варана. А я в полном обалдении руку поднимаю и Варану-то показываю и деревянными губами шепчу: Варан, сзади... Ну, Варан оглянулся, понял все сразу, даром, что ветеран здопибола и тяжелоатлет бывший, и ведь сразу нашелся! - одной рукой меня обнимает, а другой шланг как вырвал из руки Зебастерской да опять в крепление воткнул, а Зе Бастера ногой бумс! бумс! тот так и укатился назад по рельсу. А Варан меня ещё пуще того начал балгодарить: ты, мол, меня дважды спас!

Гу Жуй замолчал, часто дыша, будто вынырнул только что из воды. Он глотнул пива и продолжал уже без прежнего накала:

- Короче, кончились ветрогонки, первый день, абсолютное первенство Варан Барханов - чемпион, на втором Поддупа, на третьем капитан Фрикассе, а Зе Бастера дисквалифицировали, за шланг Варановский. Мне, по решению жюри, особый приз - за спортивное благородство. Фэа Плэй. Дескать, мог бы я промолчать, раз Варан себя так некрасиво повел, а вот не стал, сам пропал, а товарища выручил. Ну, все газеты с таким заголовком и вышли: "Пробздел чемпионство, но не спортивную честь" - и ещё так: "Чемпион по благородству выводит в чемпионы Варана Барханова".

Ну, - помотал головой Гу Жуй, - мне тут тренеры наши да болельщики предлагали - воняйся, мол, в отдельных видах. Реванш чтоб был. Мол, возьмешь все золото по отдельности, так уж тут будет видно, кто настоящий-то чемпион по пердежу - я или Барханов. А я вот - я не стал, граф. Такая, понимаешь, обида взяла! Раз не взял абсолютное, то уж и тут не стал. Из гордости. Вот так. И знаешь - ко мне ведь в последний день Варан Барханов подошел. Я, говорит, знаю, что должен тебе свою золотую медаль подарить - она, мол, дважды твоя. Мне и тренеры наши намекали - мол, имидж будет - спортивное благородство. А вот жалко мне, ну, жалко. Я и сам знаю, что медаль твоя, а - не отдам. Посидел Варан, пернул разок, посочувствовал - и ушел. Он мужик жадный, что говорить, и самолюб жуткий, но я на него не сержусь. Я даже на Кырлу-Мырлу не сержусь, на его до основанья, а затем... Судьба спортсмена такая, граф. Сегодня - триумф, а завтра - трагедия. Спорт!

Гу Жуй надолго замолчал. Граф хотел уже было высказать какие-нибудь утешения, но спортсмен заговорил сам, переменив, наконец, тему:

- А жалко, граф, что ты опоздал. Глядишь, твое бы золото было. Все не так обидно - хоть свой.

- Увы, друг мой, - развел руками Артуа, - я сбился с пути. Конечно, я сам бы с удовольствием повонялся, но... Сочувствую, горячо сочувствую! Я вот только, не понял, Гу - а за что же тебя в клетку посадили? Неужели тоже за спортивное благородство?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});