Сентябрь - Ежи Путрамент

Как-то вечером роту построили во дворе. Двое рядовых по указанию старшины выгружали винтовки из армейской машины. Рабочие подходили парами, брали винтовки, старшина отсчитывал каждому по двадцать патронов. Винтовок хватило для половины роты.

— Остальное возьмете у немцев, — попытался он пошутить. — Напра-а-во!

Кригер прижал свою винтовку к плечу, словно опасаясь, что ее у него отнимут. Долго шли они по темным улицам. Горел дом на Охоте, и тупо грохотали взрывы за Вислой. Людей на улицах почти не было, иногда пробегала какая-нибудь женщина, останавливалась, смотрела им вслед, исчезала. Темень.

Они шли долго, с Товаровой свернули вправо и, пройдя несколько улиц, снова повернули на запад. Некогда перенаселенные рабочие кварталы казались теперь безлюдными. Несколько фабрик, склады, здесь и там развалины, запах гари. Наконец они пришли на далекую окраину. Садики, бараки, участки, засаженные капустой и помидорами. От головы колонны донеслась команда, они остановились. Пулеметная стрельба, давно уже слышная, приблизилась, слева сверкали короткие красные огни, а несколькими секундами позднее раздались артиллерийские залпы.

Они продвинулись дальше. На дороге чернела линия баррикад.

— Тише! — передавали друг другу шепотом. — Первый взвод налево, второй взвод направо.

Кригеру довелось остаться на шоссе. Из окопов по обе его стороны вылезали солдаты, медленно строились по двое, с удивлением смотрели на гражданскую армию, которая пришла им на смену.

— Ну, держитесь! — пробормотал кто-то из них на прощание. — Тут немец злющий!

Грохот артиллерийской пальбы заглушил топот ног. Старшина подошел к Кригеру и к остальным, которых направили к баррикаде на шоссе.

— Не стрелять без команды, — наставлял он их. — И вообще патроны как недельная получка; расстреляете, потом хоть издыхай.

— Немцы… — начал кто-то.

— Немцы недалеко. Вот за теми деревьями. На вас, выходит, Варшава кончается. Дальше уже Гитлер…

Он причмокнул языком не то с удивлением, не то с горечью. Потом наступила тишина. Артиллерия наконец умолкла, не слышно было и пулеметов. Позади горела Варшава, но здесь было видно только зарево на ясном небе, только трубы и крыши на его фоне. А впереди, в черноте ночи, — непрестанный далекий грохот, словно телега мчится по булыжникам, и ближе — гул сотен моторов.

— Идут, — шепнул Кригеру его сосед. — Слышите, там, должно быть, разгорелся бой.

Они долго слушали. Грохот, казалось, слабел. Ночь тянулась медленно. Кригера стал пробирать озноб, он прижал винтовку к груди, ладони спрятал в рукава. Быть может, даже вздремнул.

Внезапно грянули выстрелы. Кригер вскочил, подбежал к баррикаде, винтовку воткнул между мешками с песком. Впереди, за черными стволами деревьев, часто вспыхивали искры. В окопе справа кто-то не выдержал и тоже выстрелил.

— Не стрелять! — крикнул старшина. — Не стрелять! Ждать команды!

Кригер прижался к мешкам, он дрожал от холода и ожидания. Выстрелы на мгновение затихли, с противоположной стороны раздались крики.

— Наши! — воскликнул кто-то рядом. — Познаньская армия! Пробивается! Старшина, надо на помощь!..

— Ждать, ждать! — тяжело сопя, старшина добежал до баррикады. — Куда вы там! Может, ловушка?

Это на самом деле была Познаньская армия. Прошло еще полчаса стрельбы, напряженного ожидания у баррикады — и из темноты вынырнули темные фигуры в касках.

— Свои, свои! — кричали двое первых, подходя к баррикаде. Кригер и остальные бросились оттаскивать мешки, делать проход.

— Это ни к чему! — с горечью заметил один из солдат. — Мы и так пройдем, для нас места хватит.

Они спрыгнули в кювет; за ними потянулись следующие разрозненные группки. Солдаты шли гуськом, парами, как попало. Иногда подтягивалась более многочисленная группа: вели под руки раненого. Кто-то тащил ручной пулемет.

Начинало светать, и на еще темном западе снова засверкали вспышки: немцы наконец спохватились, открыли артиллерийский огонь. Снаряды, однако, падали далеко, взрывались красными фонтанами на добрых двести метров в сторону Жолибожа. Офицеры подгоняли солдат; подбежала очередная группа.

— Много вас еще? — спросил старшина, он словно боялся, что они привлекут к баррикаде огонь гитлеровской артиллерии.

— Много, целая армия! — скривил рот в недоброй усмешке солдат. — Все, что еще уцелело.

Светало, и лица солдат, постаревшие, грязные, с многодневной щетиной на щеках, их спины, согнувшиеся под тяжестью обыкновенной винтовки, их тяжелый, нестройный шаг — все это больше, чем слова и сводки, говорило о состоянии частей, которым удалось прорваться к Варшаве. Вся рота Кригера сосредоточилась теперь у баррикады, рабочие, стиснув зубы, молча смотрели, как позорно рушится еще одна легенда, которой до недавнего времени их обманывали.

Движение войск кончилось. Солдаты были совершенно измучены, уже за баррикадой они карабкались из рва на четвереньках, опирались на винтовки. Едва последняя группа прошла мимо баррикады, как солдаты один за другим рухнули на землю. Старшина пытался отогнать их подальше, но офицерик крикнул:

— Оставьте их в покое! — и сам свалился в ров.

Из-за Вислы вставал день, окутанный черной завесой дыма. Гитлеровцы перестали бить по боковой дороге и теперь обстреливали Ловическое шоссе, лежавшее левее. Солнце пригревало, на Кригера снова напала сонливость; он сел возле баррикады, прислонил голову к мешку и уснул. Когда он проснулся, был уже полдень. Яркое солнце, цветы перед домиками. Здесь было бы уютно, если бы не гул взрыва где-то поблизости — ощущение уюта сразу исчезло. Кригер вскочил, огляделся.

Горстка товарищей возле рва. Просыпаются солдаты из последней группы. Завязываются разговоры, начинаются взаимные расспросы. Кригер тоже направился туда, с трудом переставляя ноги, одеревеневшие во время сна в неудобной позе.

Офицерик. Знакомое лицо, большой нос, маленькие голубые глаза. Кригер и офицерик смотрят друг на друга, тот вроде тоже вспоминает. И старый Урбан здесь, он нашел среди солдат давнего дружка, они отошли на несколько шагов, беседуют вполголоса.

Офицерик подходит к Кригеру:

— Мы, кажется, знакомы.

Кригера вдруг осеняет:

— Вы собирались нас расстрелять!

Офицерик бледнеет, губы у него дрожат:

— Да, это он, это он!

— Кто? — удивляется Кригер.

— С вами были двое и тот, такой лысый, в очках.

— Кальве? — почти кричит Кригер и осекается: старая конспиративная привычка, нельзя называть фамилии.

— Это он, он был коммунист! — Лицо у офицера меняется, он кусает губы, грязной ладонью сжимает лоб.

— Кто? Говорите же! — Кригер хватает его за руку, в нем поднимается смутное беспокойство. — О ком вы говорите?

— Убит… — тянет офицер и смотрит куда-то в поле.

Кригеру становится жарко, он дергает офицера, но тот почему-то запинается, бормочет только:

— Смертью героя во главе роты…

Кригер думает, что речь идет о Кальве, ему трудно представить себе Кальве бегущим. Подходит Урбан с солдатом, и только тогда все выясняется. Вовсе не лысый в очках, а довольно высокий, волосы ежиком, густые брови, прямой нос. Вальчак.

Фамилия солдата — Цебуля. Урбан шепнул о нем несколько слов Кригеру:

— Сочувствующий, батрачил на Люблинщине, участвовал в забастовке сельскохозяйственных рабочих…

Цебуля рассказывает подробности. Нет сомнений:

— Так точно, как герой. Так точно, убит.

Офицерик стоит рядом. Что-то происходит в его несуразной голове, что-то родится в боли и растерянности. Он смотрит на поле, теперь множество морщинок прорезает его щеки, покрытые рыжей щетиной. Горячий клубок подкатывает к горлу Кригера: он отворачивается от Цебули, делает два шага и бросает офицеру прямо в лицо:

— Как герой! А вы его десять лет в тюрьме!..

Офицер зашатался, словно его ударили. Он смотрит на Кригера и бессмысленно повторяет:

— Мы его, мы его… мы… я…

Кригер отходит. Ему трудно представить себе мир, где нет больше беспокойного, хозяйского духа Вальчака. Это первая стадия горя — короткая: как же так, он не будет шутить, не будет кричать, если кто-нибудь этого заслужит, не скажет, что надо делать. Как будто даже слезы набегают на глаза Кригера. Потом вторая стадия. Словно впервые, Кригер теперь осознает необъятность катастрофы, в которую фашизм вверг их страну. Словно впервые, Кригер понимает теперь, что это значит: Варшава окружена, армии разбиты. Или, вернее, словно эта последняя капля, капля крови Вальчака, переполняет чашу горя, словно она доказывает силу Гитлера, который не только разбил польское войско, окружил Варшаву и разрушает ее, но и Вальчака, Вальчака…

И тут Кригера охватывает сомнение. Можно ли еще бороться? Глупое сомнение — Кригер тут же отдает себе в этом отчет. Один человек, пусть даже человек масштаба Вальчака, не изменит нынешнего отчаянного положения. Но несмотря на это, именно известие о гибели Вальчака погасило энтузиазм Кригера, не покидавший его с той минуты, как он попал в Варшаву.