Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Найти приют, узнать домашнего, родного человека на которого можно опереться в тяжелые минуты жизни, вот абсолютное счастье для любого из нас, несчастных и часто очень одиноких русских людей, тем более для Недоверки.

И вот вся его жизнь переменилась, будто темный пропыленный чердак, в который, вдруг, пробился свежий и яркий лучик солнца. Ему казалось, что он взлетал и по временам парил над землей, так ему было хорошо.

Часто, он виделся с ней, прибегал к ней в гости со своей дачи и всей душой, с наслаждением, следил за каждым движением ее, не мог ею насытиться, не мог наглядеться на нее. Бесконечно, он купался в лучах ее нежного взгляда обращенного к нему, потому что и она его полюбила. Трудно жить влюбленным от встречи до встречи и потому они поженились. Редкий шанс выпал на долю Недоверки, познать великое счастье – любить и быть любимым, он изменил нашего героя до неузнаваемости. Жить для другого или для другой – вот, цель всей нашей жизни, понял Недоверка, а остальное пускай катится в тартарары…

Ведмедь

Пыльная электричка принесла Юрку на пустой полустанок, где на тусклых плитах бетона растеклись не ровные лужицы. Только что прошел дождь. Еще грохотала тяжелая туча, медленно уползающая по тревожному небу, прочь.

Юрка широко взмахнул руками, вдохнул полной грудью и крикнул, вспугнув стайку маленьких птичек. Потом присел, стащил с ног кроссовки, запихал в них носки, кроссовки связал шнурками и закинул на плечо, брюки завернул до колен, с удовольствием спустился на тропинку. Постоял, привыкая к приятной сырости и наконец, двинулся, залезая иногда в мягкую мураву.

Испитое лицо его – широковатое, с высокими скулами, красное, так и сияло счастьем. Тревожное, лукавое, одновременно невероятно довольное состояние быстро сменяли друг друга, как в калейдоскопе, а иногда и перемешивались, и тогда лицо Юрки превращалось уж вообще, не пойми во что, так в физиогномию…

Теплый ветерок нанес небольшое облачко, брызнул мелким дождичком и день расплылся в завесе тумана. Юрка радостно расхохотался.

Юрка приехал домой, навсегда. Когда-то, еще юнцом он бежал из родительского дома, из деревни в город, а теперь вот возвращался. Конечно, он бывало, и приезжал погостить на несколько дней, весь расфуфыренный, в костюме и нос задирал перед матерью, что вот, я каков, но теперь…

Невдалеке, через поле пшеницы виднелась старая белая церковь с серым куполом. Множество вороньих гнезд окружило ее плотным кольцом, залепив черными кляксами верхушки старых лип и вековых дубов. Возле церкви, прямо под деревьями, скучилось небольшое кладбище. А за церковью протянулась деревня. Маленькие серенькие избенки соседствовали с большими белыми коттеджами с высокими прозрачными заборами, с цветущими дворами на выставку, с белыми беседками и цветными детскими качелями всем на зависть и погляденье.

Юрка проходил мимо таких коттеджей, недоуменно покачивая головой:

– До первой революции, – бормотал он, с угрозой поглядывая на благополучные дома благополучных воров России…

Его ждал дом матери.

Первые поцелуи, крепкие объятия и радостные слезы вскоре сменились детальным изучением всех погрешностей дома.

Мать семенила за ним и указывала слабой старческой ручкой, где прохудилось. Крыша на кухне текла, приходилось подставлять тазы во время дождя. Забор подгнил и держался на честном слове. Вторая ступенька на крыльце провалилась. А деревянный колодец вообще завалился, и мать ходила за водой к соседям на каменный колодец, сделанный надолго. Был бы жив отец, причитала мать. Однако все-таки сыну в этот день работать по дому не позволила, а собрала на стол, нажарила, напарила и пригласила соседей.

Пришли, все знакомые, старики, из старых домов, но среди всех прочих Юрка, увидел нечто такое, от чего у него сразу пересохло в горле.

В двери вошла она, его первая, школьная любовь, соседка Нюта или Анюта, как угодно.

Нюта приехала с целым выводком детей от мужа-пьяницы, из города, куда же бежать как не к маме с папой? И поселилась, совершенно, в деревне. Работала, конечно. Устроилась продавщицей в магазине.

Нюта была настоящей русской красавицей. Полногрудая, дородная, с русой пышной косой до пят. Она спокойно и уверенно ходила, говорила грудным голосом. Смотрела из-под пушистых ресниц пристально и понимающе. И мужчины без ума влюблялись в ее зеленые глаза. Целовали страстно мягкие руки. А она, убежденная в своей правоте только отводила кавалеров от себя, стукала их по лбу легкими пальцами и говорила своим подружкам-товаркам, что все мужики – козлы, от них даже и пахнет, как от козлов.

Получалось, что она мужиков ненавидела и воспринимала их, именно как вонючих козлов.

Ей вовсе не хотелось идти под гнет нового мужика, и она не верила, что новый не будет таким же гадким, как прежний муж.

Нюта любила независимость, умела сама заработать, тратила деньги с умом, одевала детей, кстати, трех девочек, со вкусом. Любила она деревенские посиделки с лузганием семечек и особенно любила стариков, могла слушать их истории жизни бесконечно. Пьяниц терпеть не могла и за людей их не считала, а только презрительно кривила рот, и цедила сквозь зубы:

– Свиньи, какие свиньи!

На Юрку она посмотрела с подозрением, его испитое лицо сразу выдало его с головой. Но Юрка не знал ничего о характере и жизни Нюты и влюбился в нее, как и все деревенские мужики, без памяти, как и любил ее в свое время, лет так …дцать назад.

Для нее он на следующий день забрался на крышу и все перебирал черепицу, все уделывал, так как надо. Он видел, что она, проходя на работу, в магазин, одобрительно поглядела на него. Для нее он поправил наличники на окнах своего дома и покрасил их голубенькой красочкой. Для нее он заменил все доски на крыльце, и даже перила выкрасил, не то, что крыльцо.

Мать радовалась, а заметив его привязанность, сказала, как бы, между прочим, что Нюта терпеть не может алкашей. И Юрка сразу же перестал выпивать. Он забросил даже свою привычку по вечерам остограммиться, то есть выпить сто грамм водки.

Любовь не на шутку забрала Юрку. И, вот в один прекрасный денечек, когда он заменял прогнившие доски в заборе, Нюта, подошла к нему. Поговорила с ним, предложила ему брать у нее старые доски, если надо, все равно без дела в сараюшке валяются. Он, застенчиво улыбаясь, согласился с ней и потом долго смотрел ей вслед…

А вечером Юрку вызвали к калитке. Пришли, постучали вежливо, кепки перед матерью сняли.

Юрка вышел к ним. Шестеро окружили его. Но среди всех прочих был один, из-за него все они и пришли.

Он был похож на уснувшую рыбину. Глаза затянутые сонной пеленой вызывали чувство недоумения. Он постоянно не ходил, а таскался по земле ничуть не заботясь о своем внешнем виде, одетый неряшливо, в грязную одежду, он, наверное, так и спал, не раздеваясь, рухнув где попало, в коридоре, так в коридоре, на печке, так на печке, в сарае, так в сарае, в свинарнике так в свинарнике. Есть такие люди в деревнях, они носят старую никуда не годную одежду и не считают нужным выпендриваться, так и говорят, пускай, мол, городские наряжаются, а нам, людям простым это ни к чему.

Пьяница этот был человеком не большого роста, с остатками русых волос на лысеющей голове. От роду пятидесяти лет он давно вел одинокую жизнь, любил кутнуть и, выпив, разговаривал громко сам с собой, сам же себе отвечая. И, если удалось бы кому его подслушать, а соседи таки слушали же, то выходило очень даже похоже на сумасшедшего. Он, то говорил обыкновенным голосом, то вдруг, повышал голос до невозможности, то басил, то неожиданно орал и спорил с кем-то невидимым…

Пьяница взмахнул руками, причмокнул, присвистнул, выразительно заморгал глазами, помогая себе мимикой, заперебирал ногами и отчаявшись объяснить что-то Юрке, рассыпался протяжным матом, смысл которого сводился к одному, чтобы он оставил Нюту в покое и вообще, чего к чужой бабе пристал? На что Юрка слов тратить не стал, а дал пьянице в глаз. Тот взвыл и почему-то сразу рухнул на землю. Дружки его тоже получили от Юрки, кто по лбу, кто по челюсти и скоро с позором бежали… Юрка был силачом, а бросив пить, и вовсе вошел в страшную силу. Он без труда расправился с пьяницами.

А за ним в окно, из соседней избы наблюдала Нюта. Она любила про себя всех мужиков крестить заново, наделять их кличками. Так одного из тех, кого избил Юрка она мысленно обзывала Каргой, зубов у него не было, все истерлись да потерялись по дороге жизни, так он и ходил без зубов и бывало яблоко разгрызал деснами, вставные челюсти ему не нравились и были лишни. Другого, лысого Лешку она называла Летыква… Темного цветом кожи, прожженного солнцем одного дядьку величала Сковородкой. Любителя подымить окрестила Козьей ножкой. Волосатого, обросшего неровными патлами серых волос детину наделила прозвищем Куст. Злобного, вечного ругателя, маленького ростиком, мужичонка прозывала Пираньей. Еще был Грабилкин, занимал в долг да не отдавал; был Красный Нос – вечный алкоголик; был Оборванец, который часто дрался и рвал цепкими сильными пальцами на напавших на него, одежду, с корнем отрывая пуговицы и нередко оставляя обидчиков в лохмотьях…