Избранные труды - Вадим Вацуро

И весть об вас, как весть спасенья,

Надежду в сердце пролила;

В душе проснулися волненья…

Он уже может забавно шутить – и над самим собой, и над минувшей опасностью, и над врачами, как это принято с мольеровских времен. В его черновой книге появляется набросок, тоже обращенный к Пономаревой:

Анахорет по принужденью

И злой болезни, и врачей,

Привык бы я к уединенью,

Привык бы к супу из костей,

Не дав испортить сожаленью

Физиономии своей,

Когда бы непонятной силой

Очаровательниц иль фей

На миг из комнаты моей,

И молчаливой, и унылой,

Я уносим был каждый день,

В ваш кабинет, каменам милый…

Сразу после этих стихов записаны обрывающиеся строки:

Нет, я не ваш, веселые друзья,

Мне беззаботность изменила —

Любовь, любовь к молчанию меня

И к тяжким думам приучила.

От ранних лет мы веруем в нее…

Последняя строчка зачеркнута.

Мечтатели, мы верим с юных лет…

Дельвиг не стал продолжать стихотворение. На обороте листа он начал новое: «В судьбу я верю с ранних лет…» 61

Но нам важен сейчас не этот новый замысел, а тот набросок, который был записан в феврале 1823 года. Его элегические формулы уже можно было в это время почерпнуть из литературы, – но за ними стояло пробуждающееся подлинное чувство. Что-то произошло за время болезни Дельвига: обеспокоенная не на шутку Софья Дмитриевна сделала движение ему навстречу, – движение, быть может, импульсивное и непроизвольное, – и на какое-то время реальная угроза вечной утраты хотя и не близкого человека, но доброго знакомого, вероятно, отодвинула на задний план непрекращающуюся горечь разлуки, раскаяние, уязвленное самолюбие. Теперь Дельвиг, благодаря своей болезни, оказался в фокусе ее внимания, и помехи были досадны. По этим или иным, случайным и неизвестным нам поводам, но в конце февраля и Измайлов подвергся временной опале; во всяком случае, след ее остался в его «письме» от 23 февраля.

ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ.

Не говорите мне: не нужно,

Не говорите никогда:

Не нужно для меня беда.

Ах! лучше жить нам с вами дружно.

Я к вам почтителен всегда

И осторожен и послушен;

Но не могу быть равнодушен,

Когда вы, отвратя свои взор,

С досадой скажете в укор:

Не нужно!  – Лучше б ваш Гектор

Мне руку укусил иль ногу —

Иль гром убил меня – ей-богу!

28 февр. 1823.

В рабочей же тетради Дельвига один за другим следуют стихи, которые мы безошибочно можем отнести к «пономаревскому циклу»: «К Софии», под № 29, «К ошейнику собачки Доминго» (№ 30) – незначащий альбомный мадригал, совершенно в духе Сомова и Панаева, тщательно зачеркнутый; «К птичке, выпущенной на волю».

У последних стихов есть своя история; о ней ниже.

И Измайлов пишет свой «цикл», включая его в письма, – как и ранее, это эпистолярная «болтовня», полумадригальная, полубытовая.

ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ.

Взглянув на вас

В последний раз,

Как мимо дома вы проехали в карете,

Вздохнул, взял свой картуз,

И от прелестнейшей из Граций и из Муз

Пошел с досадой я… сказать куда?… к Анете.

(Сказав, что встретил накануне С. И. Ок., которая была разрумянена и разбелена.)

И поклонилась мне она. Взглянул я на нее, ей Богу не нарошно – Взглянул – и сделалось мне тошно.

6 марта 1823.

С. Д. П.

Не знаю, отчего при вас я глуп бываю!

Хочу заговорить и слов не нахожу —

О чем хотел сказать и то я забываю!

И можно ль помнить что, когда на вас гляжу.

(Я читал гостям старинные свои стихотворения. Один из них сказал):

Тут нету толка никакова!

Возможно ли, чтоб это тот писал,

Кто после сделался соперником Крылова

И сочинил такой прелестный мадригал.

10 марта 1823. Стихотворение «Несравненной» датировано 28 марта:

Красавицей нельзя тебе назваться:

Не все черты лица отменно хороши:

Но прелести ума и качества души

В физиономии твоей с чем, с чем сравнятся?

Ничто перед тобой богиня красоты,

Лишь поведешь глазком и улыбнешься ты.

Снова – «Из писем к Незабвенной»:

Вы любите собак, и вот собачка вам

Предобрая – ни на кого не лает,

Всех, всех она в покое оставляет

И воли не дает зубам.

Собой красива, невеличка.

На место красного яичка

Прошу принять ее. Писатель не для дам.

Он, конечно, принес не живую собачку, а какой-то сувенир, а в самый день пасхи, приходившийся в 1823 году на 22 апреля, пришел христосоваться: ВЧЕРА ОТ НЕСРАВНЕННОЙ

Я получил чего совсем не ожидал:

Сладчайший поцелуй. О дар неоцененный!

Ах! так бы я ее теперь расцеловал!

Он зачеркнул эту стихотворную дневниковую запись без даты и записал ниже: СРАВНЕНИЕ С АМУРОМ

С Амуром красотой и нравом схожи вы:

Такое же и в вас прелестное лукавство

И, может быть, увы!

Такое же непостоянство. 62

В то время, когда пишутся все эти стихи, в доме Пономаревой происходит, по-видимому, маленькое событие, о котором никаких сведений у нас нет, и мы можем лишь предполагать его по аналогиям и разным косвенным признакам. Впрочем, оно было очень обычным, и мы задерживаемся на нем лишь потому, что с ним связан один гипотетически восстанавливаемый литературный эпизод.

В день Благовещения, 25 марта, по старинному обычаю, из клетки выпускали на волю птичку.

Пушкин в Кишиневе отметил этот день стихами:

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать! 63

И о том же написал Дельвиг. Но его миниатюра была не общественным выступлением, а любовным мадригалом.

Во имя Делии прекрасной,

Во имя пламенной любви,

Тебе, летунье сладкогласной,

Дарю свободу я. – Лети!

И я равно счастливой долей

От милой наделен моей:

Как ей обязана ты волей,

Так я неволею своей.

В. В. Майков, перепечатывая эти стихи в своем издании сочинений Дельвига, отметил в примечаниях: «Стихотворение <…> относится к С. Д. Пономаревой» 64 . Он не привел никаких дальнейших пояснений, и указание это прошло без внимания. Существует еще одно стихотворение на эту тему, написанное Федором Антоновичем Туманским, приятелем Дельвига и Льва Пушкина. «Птичка» Федора Туманского пользовалась в свое время популярностью не меньшей, чем пушкинская, если не большей. По сие время в памяти любителей поэзии сохраняются строчки:

Она мелькнула, утопая

В сиянье голубого дня.

Все эти три стихотворения были в 1849 году вписаны Львом Пушкиным в альбом гр. Е. П. Ростопчиной с примечанием владелицы альбома: «Стихи в роде конкурса или пари или стипль-чеза, написанные на заданную тему, в собрании молодых поэтов наших, в Петербурге».

Эту запись обнаружил известный исследователь Дельвига Ю. Н. Верховский и полностью положился на «авторитетное свидетельство» Л. Пушкина, датировав все три стихотворения 1822 годом 65 .

Это была ошибка, и ее сразу же отметил Б. В. Томашевский в своем издании Дельвига. Стихи Пушкина не могли быть написаны в Петербурге, до ссылки на юг, а в 1822 году Пушкин отсутствовал уже почти два года. Туманского, как считал Томашевский, в это время также не было в Петербурге.

Скажем сразу же, что это тоже неверно: Туманский с 21 июня 1821 года служил в департаменте духовных дел вместе с Панаевым, Б. Федоровым, а позднее и со Львом Пушкиным 66 и по времени мог бы принять участие в «конкурсе». Но дело даже не в этом.

Конечно, по прошествии двадцати семи лет Л. Пушкин мог не только запамятовать детали, но и непроизвольно придумать всю эту историю с «конкурсом». И Ростопчина могла основывать свою запись на собственных соображениях, а не на воспоминаниях Пушкина. Все это так.

И все же некоторые косвенные данные указывают на то, что запись Ростопчиной не может быть признана «ни на чем не основанной». 67

Вряд ли случайно, скажем, что стихи Пушкина, озаглавленные в журнальной публикации «На выпуск птички», появились во втором (июльском) номере «Литературных листков», вышедшем в начале августа 1823 года, а в четвертом (августовском) номере тех же «Листков» было напечатано стихотворение Дельвига – и под тем же названием. Две публикации были явно связаны, – заметим, что ни до, ни после нее Дельвиг ничего в «Литературных листках» не печатал.

Стихотворение написано «в собрании молодых поэтов в Петербурге». Эта деталь не могла идти от Ростопчиной. Ей, московской жительнице, в пору, описываемую нами, двенадцатилетней девочке, не могло быть известно ничего о «собраниях молодых поэтов в Петербурге» за два с половиной десятилетия до ее альбомной записи. Что же касается Льва Пушкина, то он, без сомнения, о них знал.

Если же мы вспомним, что Софья Дмитриевна до крайности любила поэтические конкурсы и стихи на случаи, обращенные к ее питомцам, четвероногим и пернатым, мы легко представим себе, как могло возникнуть стихотворение Дельвига.

Вероятно, в доме Пономаревых также блюли старинный трогательный обычай, и двадцать пятого марта птенчик Делии получил свободу. К этому времени пушкинские стихи еще не существовали и ни о каком конкурсе речи не могло быть. Когда же они стали известны в Петербурге – а это произошло в начале июня или еще позже, когда их напечатал у себя Булгарин, – тогда, по-видимому, у Пономаревой возникла мысль о петербургском варианте этого лирического сюжета, и Дельвиг – ближайший друг Пушкина – был вызван на ристалище. Он воспользовался случаем и обратил свои стихи к виновнице торжества, включив в них любовное признание.