Ненавижу магов - Мария Игоревна Власова

вины.

Пенелопа смотрит на меня странно, а ее эмоции бьют по мне не хуже пушечных ядер. Сердце буквально разрывается от боли, не могу понять: это ее или моя, кажется, боль теперь стала нашей. Девушка делает шаг назад, пошатываясь, а затем разворачивается ко мне спиной.

– Но это все в прошлом.

Мои слова останавливают ее, заставляя застыть на месте. Делаю шаг к ней, но затем останавливаюсь. Руки дрожат как у подростка, так странно чувствовать все это и знать, что это ее переживания, а не мои. Все эти чувства так похожи на мои, которые испытал много лет назад. Мне жаль ее, жаль себя, но при этом я рад. Это жестоко чувствовать радость от того, что собственное прошлое приносит кому-то другому боль, но при этом не могу испытывать ничего другого. Ее боль показывает истинные чувства, спрятанные за маской гордой бродяжки, и эти чувства тешит моё самолюбие и в какой-то степени помогают зализать мои старые раны. Она как лекарство от прошлого – горькая, крепкая и навязанная самим провидением. Протягиваю руку, чтобы схватить ее за плечо, но она поворачивает голову в сторону, смотря куда-то мимо меня.

– Но она так не считает, – звучат ее холодные слова, приправленные тупой яростью.

– Что ты сказала? – дергаю ее за руку, разворачивая к себе, но она молчит. – Что значит «не считает»? Отвечай!

Она смотрит мне в глаза с каким-то пустым выражением лица и молчит. Почему молчит? Трясу ее за плечи, чтобы заставить говорить, но она берется за мои запястья и тихо шепчет:

– Мне больно, отпусти...

Отпускаю сразу, понимая, что слишком близко к сердцу принял ее слова. Что за бред, мне на мгновение показалось, что они знакомы, но это невозможно. Когда Мила умерла, Пенелопа была ещё совсем ребенком, они просто не могут знать друг друга.

– Мила умерла очень давно, так что твоя глупая ревность беспочвенна.

Со вздохом отворачиваюсь от нее, неприятные воспоминания не дают спокойно дышать, сбивают с нормального ритма, или, возможно, это не они, а ее чувства.

– Ты уверен? – слышу ее спокойный вопрос после длинной паузы и поворачиваюсь к ней лицом.

Мы встречаемся взглядом, на ее милой мордашке неприкрытая злость и отвращение. Такое поведение ее не красит, да ещё и раздражает.

– Более чем, – отвечаю, не моргнув и глазом.

Облизывает пересохшие губы с кривой усмешкой, как будто еле сдерживается, чтобы что-то едкое не ляпнуть. Руки сжаты в кулаки, судорожно тиская край куртки. Заметив мой интерес, она их резко разжимает, растопырив в стороны пальцы.

– Вальтер, – начинает говорить, но замолкает, слегка отвернувшись.

Мы стоим молча какое-то время, терпение не выдерживает у меня первым. Беру ее за руку, решив, что разговор этот затянулся. Нас уже могут искать, банкира, вероятнее всего, успели обнаружить, а мы здесь выясняем отношения, как подростки. Поворачиваюсь в нужную сторону и тащу ее за руку за собой следом.

– Если так, – останавливает меня одной фразой, – тогда зачем она приказала мне достать твою кровь?

– Что ты сказала? – повторяю свой заезженный вопрос, поворачиваясь к ней лицом.

Она сжимает мою руку, но я почти не чувствую этого, меня заботят только ее слова. Возможно, потому Пенелопа прижимается к моей груди, обнимает так крепко, что я, кажется, слышу, как хрустят мои кости. Не понимаю, зачем она делает это, пока жена не отстраняется, в последний раз сжав мою руку, точно на прощание и отпускает ее.

– Если твоя Мила мертва, то кто та женщина, что послала меня сюда? Она выглядит, как она, словно время на ней не отразилось. В нашей деревеньке ее называют Провидицей, так что я не знаю, как её зовут на самом деле. К тому же, судя по тому, что она говорила о тебе, вы знакомы. Кто это может быть ещё, как не твоя Мила?

«Твоя Мила», – произносит особенно язвительно, но голос при этом дрожит.

Закрываю глаза на мгновение, пытаюсь отгородиться от ее чувств, ещё никогда не было так тяжело от моего проклятия. Боль, раскаяние, вина, тоска – это слишком для меня. Милу часто называли провидицей, ей снились вещие сны – она так говорила. Однако почему-то эта особенность не спасла ее от смерти.

– Мила умерла, – говорю уверенно, потому что воспоминания снова рисуют картину из памяти.

– Почему ты так в этом уверен? – слышу ее слегка насмешливые слова.

Ее показная уверенность и язвительность, смешанная с безразличием – лишь способ защититься, ее чувства говорят мне об этом. Жена как будто ожидает, когда я произнесу то, что уже давно должен был сказать.

Открываю глаза и смотрю на нее, как же с ней все-таки сложно. И дело не совсем в ее детском, по сравнению с моим, возрасте или специфическом характере, дело в том, что я не понимаю до конца, что на самом деле между нами происходит. Казалось бы, я чувствую все, что чувствует она, но самого нужного в ее чувствах нет. Это заботит сейчас сильнее, чем то, что она, вполне вероятно, с самого начала меня обманула и предала. Даже то, что она, возможно, и является той самой некроманткой, совсем меня не пугает. Почему моё проклятие не дает мне ощутить то единственное, что мне хотелось бы чувствовать? Игнаришнар был слишком жесток, накладывая его на меня.

– Уверен потому, что тем человеком, который лишил ее жизни, был я.

Часть 25. Сказка ложь, да в ней намёк…

Часть 25. Сказка ложь, да в ней намёк…

Пенелопа

Много лет назад…

В тот год лето было жарким и сухим. Поздно ночью мы с сестрами собрались в саду. Старшие расположились на лавке, попивая наше домашнее вино, младшим, то есть мне и ещё пяти из нас, пришлось пить молоко. Больше всех возмущалась Иза, она привыкла, что ее все считают взрослой, а здесь такая дискриминация.

– Подрасти сначала! – с ухмылкой ответила ей на это Ирка.

Сестренка глотнула вина, а затем выплюнула его, но уже струей огня. Иза завизжала, потому что старшая спалила ее брови своими фокусами. Началась потасовка с выдиранием волос друг у друга и беганьем вокруг костра, в нашей семье это совершенно обыденная вещь, так что вмешиваться не стоит.

– Ирка, Иза хватит бегать, садитесь уже! – наша самая старшая Инга, как местный авторитет утихомирила обеих, даже не