Кирза и лира - Владислав Вишневский

— Кто — она? — я именно о ней, о девушке и думал. Абстрактной, правда, но о ней. — Вы о ком?

— А-а, вот она! Нашёл, нашёл. — Старшина показывает зеленый корешок чьей-то партитуры. Поясняет. — Сверхсрочники, как всегда, где попало разбрасывают свои нотные тетради, ходи потом за ними, собирай. — Ворчит вроде бы под нос себе старшина, а слышно обычно всем. Такой вот он ворчун. На самом деле, нормальный мужик, спокойный. А ворчит всё время — мы понимаем — только потому, что должность такая — старшина. Вечный воспитатель, в общем.

— Лев Валерианович, давайте-ка, пожалуйста, побыстрее, а то народ разойдется. — Недовольным тоном подгоняет дирижер. Кстати, он тоже нормальный мужик, хотя и тоже часто ворчит. Им это по должности, обоим, положено. Мы ведь — срочники — должны же «руку» чувствовать, в смысле строгость, — должны. Вот они и напрягаются. — Раньше начнем, — подчёркивает майор, — раньше домой поедем.

На мой взгляд, лучше позже.

— Да-да, сейчас, товарищ майор, сейчас. Пронин, что вы там копаетесь?

Я не успеваю отреагировать.

— Пронин, Пашка! Пашка… — издалека летит всполошенный Генки Иванова голос. Вдогонку за этим несётся топот, и на сцену, разбрасывая в стороны штанины кулис, вбегает, возбужденно сверкая глазами наш фокусник, жонглер и мим. Найдя меня глазами, радостно сообщает:

— Пашка, там тебя спрашивают.

— Чего-о?

— Девушка.

— Кто-о?!

— Я тебе говорю. Во, какая! — показывает кулак с поднятым вверх большим пальцем. — Айда быстрее! — призывно махнув рукой, резко крутанувшись, так же быстро испаряется.

Несколько сверхсрочников, копошась со своими дудками и прочим, скептически громко и ехидно хмыкают: «Ну, срочники, ну, падла, лентяи! Вместо того, чтобы помочь родным, можно сказать, сверхсрочникам быстренько-быстренько собраться, они, забыв всё, за девками бегают, а! Не наглецы, а?» Старшина на эти привычные стенания не обращает внимание. Майор, согнувшись и кряхтя, усердно, бархоткой, наводит блеск на своих туфлях. Я внешне тоже не реагирую — не пацан. Очень хорошо понимаю — тут главное не клюнуть, не попасться в хитрую ловушку. Не броситься сломя голову на сладостный романтический призыв, как какой-нибудь последний дурак. Очень хорошо знаю: наши хохмачи могут такое тебе подстроить, такое отчебучить — до дембеля будешь над собой хохотать, жалеть и расстраиваться, что клюнул. В такой ситуации, понимаю, лучше вообще не реагировать, а изобразить спокойную или безразличную мину. «А нам всё равно, а нам всё равно. Не боимся мы… Пошли они нафиг!» Так будет лучше, на всякий случай.

Снова топот, на этот раз со стороны зрительного зала. Одни мужские — точно солдатские, другие частые и легкие, сказочно-воздушные. Просунувшаяся между шторами занавеса вихрастая голова танцора Мартынова, увидев меня, как бы вспомнив, вежливо произносит:

— Пашка, ну ты чё, не слышал? Там к тебе пришли, ну! — Но он похоже не за этим сюда прибежал. Отыскав глазами сбоку от кулис фигуру майора, бойко и с глубоким интересом обращается к нему. — Та-арищ майор, а танцы до которого часа сегодня будут, а?

Одновременно он пытается удержаться на месте, но его с другой стороны занавеса дергают, тянут назад неведомые нам силы. Нетерпеливыми волнами колышется занавес.

— Как всегда, а что такое? — кряхтя, разгибается дирижер.

— Я тут это… — еще больше вдохновляясь, радостно и проникновенно модулирует голосом Мартынов, — родственницу, та-арищ майор, встретил.

Занавес одобрительно замирает.

— Да ну! — не вовремя, в один голос ехидничают сверхсрочники.

Вот же ж, заразы!

— Вы долго будете здесь торчать, а? — Беззлобно вспыхивает старшина на сверхсрочников, — Слышали же, что вам было сказано? Идите быстрее в фойе. Давайте, давайте… — Гонит ехидных зевак.

— Товарищ Мартынов, а это какая уже по счету… у вас… сестра? — через нехорошую паузу, бесхитростно так, вернее бестактно, спрашивает майор, разглядывая свои туфли на их зеркальность.

— Да что вы, та-арищ майор, — от возмущения Мартынов даже стал заикаться, — это же… Да это… когда было-то, та-арищ майор? Да и там же это… там же ведь… дальняя это была родственница, совсем дальняя. Ну! А эта ближняя, вот… по отцу. — Очень серьезные и очень убедительные сейчас доводы находит срочник Мартынов, прямо убойные.

В подтверждение слов, по занавесу прошла легкая восторженная дрожь.

Дирижёр, в ответ, вновь, в который раз, причёсывает свою шевелюру, продувает расчёску, обхлопывает погоны. Вместо Мартынова, наверное, к его ближней родственнице собрался сходить. Наконец, открывает рот…

— Знаете, дорогой товарищ Мартынов, — ближняя, дальняя, по отцу, по матери!.. Эти ваши, как вы говорите, родственницы, после ваших увольнений, бегут потом в Политотдел. Понимаете? А мы за вас, со старшиной, потом отвечай, да? Нет уж, товарищ Мартынов, никаких увольнительных сегодня. Иди, танцуй.

Занавес вновь энергично заштормило.

— Да? Ну ладно. — Вроде и не расстроившись, Мартынов, и сопровождающий его легкий дробный топот, исчезают в глубинах зрительного зала.

Вновь влетает Генка Иванов, он через край воодушевлен предстоящими танцами, новыми романтическими приключениями, новыми знакомствами. Движения у него резкие, порывистые, лицо сияет, глаза горят, как у счастливого влюбленного.

— Ну, Пашка, ты не слышал, что-ли? — удивленно останавливается, заметив, что я еще здесь, сердито наваливается на меня. — Я же тебе серьезно сказал, там девушка тебя ждет. Ты что, глухой? Иди, давай, быстрей! — и энергично поворачивается к дирижёру. — Та-арищ майор, — с азартом и проникновенно приступает к главному. — Товарищ майор, разрешите обратиться?

— Что такое? Пожар, Иванов, наводнение?

— Не-е… хотя… можно и так сказать. — Вежливо улыбаясь, включается в игру Генка. — Понимаете, товарищ майор, тут такое дело… как бы это сказать…

— Ну-ну… — поощряет майор.

— Можно мне это… до утра сходить в увольнение? У меня это…

— Сестра нашлась. — Сочувственным голосом подсказывает майор.

— Да! — Чуть настораживаясь, тем не менее, радостно и широко улыбаясь, подтверждает Генка. — А откуда вы уже знаете? Кто вам сказал?

— Дед Пихто. — Как бы между прочим, совсем не отвлекаясь от своих сборов, легко, к месту, импровизирует старшина Великжанов.

— Всё шутите, товарищ старшина! — Добродушно отмахивается Генка. — Ну, товарищ майор, правда. — Продолжая широко улыбаться, раскрывает Генка, наконец, свои важные обстоятельства. — Понимаете, та-арищ майор, надо бы это, сходить, хотенчики вот надо свести, чуток. Видите? — Не спуская глаз с майора, вытянув шею, как ворона, крутит Генка остреньким подбородком в разные стороны, демострируя дирижеру свои зардевшиеся щеки, как главный физиологический аргумент. Генка уже идет нахально, открытым текстом. И правильно делает. Он понимает, все достойные поводы уже исчерпаны. После каждого концерта находить по-одной-две сестрёнки — это уже перебор. Нужен какой-то другой ход. А если вот так вот обратиться, прямо, как товарищ к товарищу, по-мужски, то, чем чёрт не шутит. — Видите? — Демонстрирет побудительный фактор. Ждёт.

Майор внимательно разглядывает представленные веские аргументы, оценивает степень наглости Генкиного заявления. После короткого раздумья все же отказывает:

— Нет, Иванов, сегодня не могу. Тебя отпусти, Мартынова отпусти… Того и гляди, Пронин сейчас вот попросится, да? А потом?

— Что потом? — Послушно повторяет Генка.

— Суп с котом. — Опять невинным голосом встревает старшина.

— Вот именно, Иванов, суп. А мы, со старшиной, любим харчо. Понятно?

— Так точно! — внешне нисколько не унывая, рубит Иванов, нет, так нет. — Разрешите идти?

— Это другое дело. Иди, Генаша, иди. Танцуй, давай, пока. — В слух усмехается, — хотенчики у них, понимаешь! Ну, ёпт. Орлы у нас, да, старшина?

— Не орлы, а кони. — Уточняет старшина.

— Не кони, а жеребцы! — Поправляет майор.

— Какие жеребцы, — ягнята! — переглядываясь со своими собратьями, хмыкает сверхсрочник Эпов. Они-то уж точно знают, что такое жеребцы…

Генка уже и не слушает эти комплименты, подхватывает мои инструменты:

— Ну, ты идешь, нет? — Толкает меня вперед. — Говорю тебе пошли быстрее, а то уйдет она.

— Генка, хватит врать… — Нехотя упираюсь, а сам заглядываю ему в глаза, хочу понять — серьезно он говорит или врет. Генка смотрит на меня чистыми, как у младенца глазами:

— Ну, на — на — смотри! — вытаращивает зенки. — Чтоб мне на концерте провалиться! Чтоб я хотенчиками оброс! Мне что, по-шее хочется cхлопотать, да? Идем, тебе говорят, быстрее. — Опять восхищенно закатывается. — Там такая девочка, товарищ младший сержант! Такая девочка… Ух, я бы на твоем месте, уже давно бы там был. Ну!..