Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

Ну, а Приказ 227. — Вадим понизил голос. — Его всем читали. Палаческий приказ! У нас расстреляли отличного комбата Ковалёва. Отказался послать своих бойцов в лобовую атаку без артподготовки и без всякой поддержки. У смершевца был давний зуб на майора, вот и отомстил.

Думаю, испугался Верховный. На каждом фронте — штрафбаты для провинившихся командиров. В армиях — штрафные роты для бой­цов и сержантов. Да ещё и заградотряды! Это не от силы, а от отчая­ния. И зря! Не тот уже фриц! Да и мы не те, что год назад. Погоди, грянут морозы покрепче, и мы ударим! Да так, что от фрицев пух и перья полетят. Скоро грянет наше наступление под Сталинградом9!

—              У нас с тобой и родословная схожа, — улыбнулся Яков, меняя тему. — Оба из духовного сословия. Кто-то из твоих предков был попом, а из моих — раввином.

—По фамилии определил?

— Конечно. Вознесенский, Рождественский, Сергиевский — по­повские фамилии.

—Они верили в Бога, мы — в коммунизм.

Вадим был старше Якова на два года, но многое совпадало. Отец Вадима в Гражданскую был комиссаром дивизии в корпусе Уборевича. Умер от туберкулёза в двадцать девятом. Гриша Циперович, брат Яши­ной мамы, воевал комиссаром полка во Второй конной армии. Погиб под Перекопом.

Оба они были готовы отдать жизнь за власть Советов. Обоих мучило разительное несоответствие прекрасных принципов комму­низма, в которые они верили всей душой, с тем, что видели своими гла­зами.

Стемнело. В палате притушили свет. А друзья всё никак не могли наговориться.

— Говорят, вернут царские погоны! — заметил Яша. Все соседи уже спали, можно было не бояться, но он всё равно говорил шёпотом. — Мы всё дальше уходим от заветов революции!

—Термидор начался не вчера, — кивнул Вадим. — Ещё в двадцать восьмом, когда придушили последнюю оппозицию, и усатый взял власть.

—И я так думаю, — признался Яков. — Какую страшную цену мы платим за командармов, расстрелянных в тридцать восьмом!

—Несомненно. И всё же, мы единственная в мире страна дикта­туры пролетариата. Я уверен, после войны ленинские принципы не­избежно восстановят.

—Спать, полуночники! — шикнула заглянувшая медсестра.

Друзья замолчали. Вадим протянул Яше свой планшет:

— Завтра операция. Возьми. Если что, прочтёшь стихи, вспом­нишь меня.

—               Да ты с ума сошёл! — возмутился Яков. — Тут такие хирурги!

—Вернусь, отдашь обратно. — ответил Вадим. — Давай спать.

Утром Сергиевского увезли в операционную. Всё шло по плану. Удачно вынули осколок, не задев сердца. Начали зашивать рану. Ото­рвавшийся тромб оборвал жизнь Вадима.

***

Ноябрь только начался, но в ледяном трамвае было жутко хо­лодно.

Под казённой шинелью у Тани две тёплых кофточки, но она всё равно мёрзла.

У операционных сестёр график не такой, как у палатных. Лидия Петровна будет ассистировать на срочных операциях. Может, и до зав­трашнего вечера не придёт. Днём прибыл эшелон тяжелораненых.

А у Тани выходной. Один выходной за две недели! Столько дел надо провернуть! Как бы успеть сделать хоть самые неотложные. Скоро седьмое ноября. Праздник. Надо бы устроить генеральную уборку. Но на это, точно, ни времени, ни сил не хватит.

В комнате на стёклах толстый слой наледи: жилые дома не отап­ливали. Для буржуйки дров не осталось. Не беда! Можно принести с кухни примус.

Не раздеваясь, только сняв варежки, Таня налила бак холодной воды и поставила на примус. Самая главная и самая трудная работа — стирка!

В противогазной сумке давно нет противогаза, зато она так удобна для всего остального. Нынче там лежал кусок хозяйственного мыла: вчера выпросила у сестры-хозяйки. Полкуска Таня натёрла на крупной тёрке и забросила бурые червячки в бельевой бак. Второй по­ловиной нужно намылить бельё. Первым делом — халаты.

На заводе сотрудникам до войны раз в год выдавали по белому халату. Тётя Лида носила очень аккуратно. Вот и появился запас. А без этого совсем бы худо.

Таня упорно тёрла и тёрла халаты.

«Как мёрзнут руки в ледяной воде! Не дай Бог, останется пят­нышко. Тётя Лида ругать не станет, лишь посмотрит с укоризной. Нет уж! Делать надо так, как следует!»

В стирку пошли три наволочки, своё и тётино бельишко, старая простыня.

«Не забыть поставить пару заплаток, пока не начала распол­заться», — подумала Таня. Наконец, всё загружено в бак. Пусть стоит до утра, отмокает. Теперь можно и чайник поставить на примус.

Тане было лень заваривать сухую смесь листьев земляники и мяты, привезённую из Белоомута. Девушку вполне устроил чай «белая роза».

Так вкусно пить из нарядной чашки крутой кипяток и макать в блюдечко с рыбьим жиром кусочки подсоленного черного хлеба! Сё- страм в госпитале каждый месяц давали бутылочку рыбьего жира.

Наконец, можно поспать! Таня сняла только юбку и кофту, на­дела ещё пару тёплых толстых носков и нырнула в холодную постель, под три одеяла. «Надышать, согреться».

Будильник поднял в полшестого. В шесть открывалась булочная

—           опоздаешь, и белого уже не достанется. Одевшись как можно теплее, Таня влезла в старые тёти Лидины валенки, подумав: «Пора их отнести в ремонт Капитонычу, пока подмётки держатся», — и поспешила в ма­газин.

Очередь уже стояла. С неба сыпало, и на платках и шапках лежал толстый слой снега. Люди терпеливо ждали, зажав в кулаке самое цен­ное — хлебные карточки. Бывает, не дай бог, голодные подростки ста­рались выдернуть карточку и убежать.

В шесть ожил чёрный рупор на столбе. Зазвучал гимн. Толсторо­жая продавщица запустила первую партию. Сегодня очередь не слиш­ком велика, и с третьей партией Таня зашла в тёплый магазин.

В госпитале кормили вполне терпимо. Таня с тётей Лидой всю неделю экономили, чтобы набрать на целую буханку. Богатство! Уло­жив хлеб в противогазную сумку, Таня перешла в отдел бакалеи. Оче­редь небольшая, и Таня отоварила по продуктовым карточкам на ноябрь сахар-песок и перловку. Вот ведь удача! Растянуть бы это хоть на полмесяца.

Дома девушка с наслаждением выпила сладкий чай с ломтем аро­матного хлеба, но рассиживаться некогда — снова за стирку. Сперва Таня добавила в бак две столовые ложки силикатного канцелярского клея (этот секрет знали все: халаты и простыни будут куда чище), потом поставила бак на примус: бельё нужно кипятить не меньше двух часов.

Попросив соседок присмотреть за бельём, Таня побежала на рынок.

Трамвай довёз до Зацепы. Вокруг рынка на полверсты толпа: крик, ругань, торговля, матерщина. Тане не до того. В дальнем углу стояли бабы из Подмосковья. Таня удачно обменяла у них буханку хлеба на картошку и овощи — на неделю хватит.

Дома — снова на кухню. Бельё кипело — всё в порядке, можно по­думать об обеде.

«Сварить несколько картошек в мундире? Нельзя. Слишком большая роскошь. Значит, опять постный супчик с перловкой. Все нуж­ные овощи есть. Но масло кончилось! В бутылке ни капли. Что делать? —подумала Таня. — Без жиров совсем не вкусно. Не беда! Сварю-ка я в супе пробку. Вон она, какая жирная!».

Пообедав, девушка вывалила бельё в жестяное корыто. Добавила холодной воды. Самая работа — отстирать дочиста на ребристой доске. В буфете на полке стоит в стеклянной банке ещё довоенный запас крах­мала. Уже давно соседи не оставляли на коммунальной кухне ничего съедобного.

Отполоскав халаты, Таня накрахмалила их и понесла таз с бельём на чердак. На морозе бельё сохнет быстро, утром останется его только отгладить. В госпиталь надо было прибыть к восьми вечера, ус­петь на смену до комендантского часа.

***

После смерти капитана Сергиевского прошла неделя. Перед от­боем Таня, как обычно, обходила свои палаты. На одеяле у лейтенанта Рабиновича заметила знакомый переплёт:

—              Пастернак! «Сестра моя жизнь».

Татьяна хорошо знала своих раненых. Но на этого вихрастого, носатого паренька раньше совершенно не обращала внимания. Немуд­рено! В её палатах больше шести десятков таких.

Девушка невольно остановилась. Рука сама потянулась к книге.