Очерки по истории Вселенской Православной Церкви - Дворкин А.Л.

Чего Юстиниан не мог определить – как эта симфония (согласие) будет установлена между такой эсхатологической реальностью, как Царство Божие, явленное в Церкви и таинствах, с одной стороны, и, с другой, такими неизбежными в обществе "человеческими делами", как насилие, войны, социальное неравенство и т.д., которые государство само по себе не может преодолеть или избежать. Так что во вступлении к 6-й новелле описывается не более чем стремление к идеалу, мечта. Но там есть и богословская ошибка: в Новом Завете не содержится ни одного слова, подразумевающего возможность достижения некоей неподвижной статичной симфонии между Царством Божиим и миром, но, скорее, все его содержание указывает на неизбежность постоянного напряжения между частичными, неадекватными и несовершенными достижениями человеческой истории и абсолютным чаянием нового мира, где Бог будет все и во всем. Во время Юстиниана, как и во время его предшественников, это напряжение выражалось гораздо больше в монашеском движении, чем в законах типа 6-й новеллы или в политической деятельности.

Но прежде всего на практике стремление Юстиниана к единству выразилось в беспощадном подавлении всех религиозных "инакомыслящих". Все остатки язычества были выкорчеваны, а язычникам было приказано креститься под угрозой конфискации имущества. Монах Иоанн Эфесский с гордостью рассказывал о том, что насильно обратил 100 тысяч язычников в Малой Азии. Храмы разрушались, Афинский университет был закрыт. Иудаизм продолжал сохранять статус терпимой религии, однако Юстиниан ужесточил ограничения гражданских прав евреев и разрешил использовать в синагогах лишь греческий текст Ветхого Завета. Восстание самарян 555 г. было утоплено в крови и их права ограничены еще больше, чем права евреев. Всякая религиозная деятельность монтанистов и манихеев была запрещена.

Но куда сложнее было расправиться с монофизитством, к которому принадлежало большинство населения в Египте и на Востоке. И с этой проблемой, которую нельзя было решить просто силовыми методами, Юстиниан боролся всю жизнь. Его главным помощником в этом деле была его жена Феодора, исполнявшая в империи негласную обязанность, соотносимую с современным понятием "министра по делам религий". О разделении ролей между царственными супругами мы уже говорили.

3. Первой задачей, вставшей перед Юстинианом после восшествия его дяди на престол, было восстановление единства с Римом. Он уже тогда планировал свои походы по отвоеванию у варваров Италии, и поддержка папства для него была вопросом первоочередной важности.

Сразу же после воцарения Юстина I (518 г.) в св. Софии была проведена торжественная церемония, на которой имена патриархов Евфимия и Македония и папы Льва были восстановлены в диптихах, а Севир Антиохийский анафематствован. 16 июля было провозглашено днем литургического празднования Халкидона. Всем епископам, всем государственным чиновникам и всем военнослужащим было велено подписать халкидонское исповедание веры.

Новая политика означала полный отказ от "Энотикона". Местные соборы, подтверждающие халкидонскую веру, были проведены в Иерусалиме, Риме и в Тире. Халкидонец Павел был избран епископом Антиохийским, а Севиру пришлось бежать в остававшийся под контролем монофизитов Египет.

Папе Гормизде было сообщено о всех этих переменах в торжественных письмах от императора Юстина, его племянника Юстиниана и патриарха Иоанна. Все они предлагали восстановить общение со столицей. Папа понял силу своей позиции и выдвинул собственные требования – вычеркнуть из диптихов всех, отлученных от Церкви Римом после подписания "Энотикона", – т.е. не только Акакия, но Евфимия и Македония, а также всех восточных епископов, чье служение проходило при режиме "Энотикона". Папские легаты даже привезли в Константинополь декрет (libellus) для подписания всеми восточными епископами, который на самом деле был торжественным провозглашением римского учения, объявляющего папу единственным критерием правой веры. Перечислив всех еретиков от Нестория до Акакия, каждый из подписавших этот документ должен был поклясться в следующем:

"Первое условие спасения состоит в соблюдении правила православной веры и неуклонении от отеческих преданий. Поелику не может быть отменено изречение Спасителя: "Ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь Мою" (Мф.16:18), то, как сказано, подтверждается самым делом: на апостольском престоле всегда невредимою сохраняется вера православная. Не желая, таким образом, отпадать от этой веры и следуя во всем установлениям отцов, мы предаем анафеме Нестория – Евтиха и Диоскора – Тимофея Элура – Петра Александрийского, – подобным же образом Акакия, бывшего епископа города Константинополя, сделавшегося сообщником и последователем их, а равно и тех, которые упорствуют в общении и соучастии с ними. Посему, как выше мы сказали, следуя во всем апостольском престолу, мы и проповедуем все, что определено им, – обещаясь в будущем времени имена отлученных от общения кафолической церкви, то есть не соглашающихся во всем с апостольскою кафедрою (курсив мой. – А.Д.), не поминать при совершении Св. Таин. Если же я от этого исповедания позволю себе сделать какой-либо обратный шаг, то я сам делаюсь участником осуждения тех, которых я сам осудил".

Легаты были торжественно встречены за десять миль от города делегацией высокопоставленных официальных лиц Империи, в том числе племянником императора Юстинианом. После весьма унизительных для Константинопольского патриарха переговоров, на которых он и император Юстин пытались склонить легатов к изменению текста декрета, византийцы сдались, и патриарх Иоанн со своими епископами и игуменами 28 мая в Великий Четверг перед совместным совершением Евхаристии подписал папский текст, после чего легаты собственноручно на престоле св. Софии вычеркнули из диптихов имена умерших патриархов. Так был завершен "акакианский раскол".

Эти подписи означали беспрецедентное признание "восточными" римского вероучительного престижа. Тем не менее было бы ошибкой считать, что обе стороны вдруг чудесным образом пришли к идентичному пониманию как власти и авторитета в Церкви, так и тех событий, которые происходили после Халкидонского Собора. Для греков текст папского декрета значил признание того, что Римская Церковь в течение последних семидесяти лет не отступала от православия и, следовательно, заслужила право в этом считаться неким примером для восточных халкидонцев. По большому счету это было не более как признание исторического достижения. Характерно, что патриарх Иоанн, перед тем как подписать этот текст, приписал к нему одну фразу: "Я провозглашаю, что кафедра апостола Петра и кафедра этого имперского города – одна". В этой фразе, с одной стороны, признавалось апостольское происхождение римской кафедры и ее первенство чести, а с другой – провозглашались равночестность и равенство двух кафедр в том смысле, в котором они были определены в 28-м каноне Халкидона, как церквей первой и второй столиц Империи.

Самым противоречивым в тексте декрета было требование вычеркнуть из диптихов всех, кто не был в общении с Римом с 482 г., включая Евфимия и Македония – двух Константинопольских патриархов, незадолго до этого провозглашенных исповедниками. Но, как мы знаем, легатам удалось провести в жизнь и это требование папы. Юстиниан принудил патриарха Иоанна пойти на уступки и подписать все требования папы – он не мог позволить, чтобы примирение с Римом сорвалось из-за формальности: у него были свои собственные, далеко идущие планы относительно Римской Церкви.

Но на всем остальном Востоке сопротивление папским требованиям было яростным и эффективным. Ряд соборов приветствовал восстановление в диптихах имен Евфимия и Македония (например, собор в Тире) и отказался подчиниться папскому декрету. В Фессалониках, кафедру которых занимал папский викарий, один из римских легатов – епископ Иоанн, прибывший в город, чтобы форсировать подписание декрета, – был закидан камнями и, с пробитой в двух местах головой, должен был искать убежища в храме. Салоникский епископ Дорофей отказался подписать декрет именно потому, что в нем содержалось требование предать память двух местночтимых иерархов. Отлученный от Церкви папой, Дорофей тем не менее был оправдан Ираклийским собором (520 г.) и, при имперской поддержке, возвращен на свою кафедру.

Неудивительно, что Юстин I, Юстиниан и патриарх Иоанн в целом ряде писем к папе пытались уговорить его сделать публичное заявление, которое позволило бы интерпретировать декрет в несколько более мягких тонах. Ему предлагали возложить всю вину на Акакия и изъять его имя из диптихов, но не трогать его преемников и уж тем более бессчетного количества епископов, бывших в общении с ним. Но папа Гормизда оставался непреклонным. Он понимал, что византийское правительство нуждается в Римской Церкви и что политические обстоятельства предоставляют ему возможность бескомпромиссно утвердить апостольский авторитет Рима. Однако в более долгой перспективе его упрямство принесло прямо противоположный результат. "Восточные" – как уже было во время споров при папе Дамасе в IV в. – de facto проигнорировали папские требования. Мы видим это в описанном выше случае с епископом Солунским Дорофеем и в факте, что почитание Евфимия и Македония не только как законных канонических архиепископов, но и как святых исповедников возобновилось практически сразу же после отбытия легатов из Константинополя. Более того, даже Акакий упоминается в ряде агиографических материалов как "блаженный". Очевидно, что для церковного сознания на Востоке папская власть отнюдь не была единственным, непременным и самодостаточным критерием православия.