Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

Лукиана» противопоставляется как раз олицетворение Ερμογλιςική τέχνη («ремесло ваятеля») — и παιδεία. Первая ссылается в своей речи на имена Фидия и Поликлета, Мирона и Праксителя; но только вторая являет собой «культуру» (по контексту Лукиана — культуру риторическую)[630].

Ил. 300. Мастер Литейной Мастерской. Килик. Ок. 480 г. до н. э. Диаметр 30 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № 2294

У огня, без солнца, проводит дни напролет ремесленник Гефест, из богов самый невзрачный и уродливый. Афродита изменяет ему с Аресом — аристократом, возбуждающим воинственный дух граждан. Ремесленник вожделеет к красоте, но красота предпочитает ремесленнику аристократа.

Изображали ремесленников нечасто. Тем ценнее выполненная между 490 и 480 годами до н. э. Мастером Литейной Мастерской роспись берлинского килика, на котором снаружи представлена бронзолитейная мастерская (ил. 300). На аверсе четверо ремесленников заняты изготовлением статуи обнаженного атлета. Отлично сложенный голый молодец, отдыхающий в центре, опершись на молот и подбоченившись, смотрит влево на двоих хлопочущих у плавильной печи. Один, в шапочке кузнеца, сидит голым на низенькой скамейке и, раздвинув ноги так, что видны гениталии (характерная поза вазописных сатиров и рабов), шурует кочергой в чреве печи. На стене над ним закреплены молоты и длинная двуручная пила. Из-за печи выглядывает подмастерье, мехами раздувающий пламя. Изображенное анфас лицо со сведенными к переносице радужками выражает большое напряжение. Наверху висят на притороченных к стене козлиных рогах женская и мужская маски (или готовые бронзовые детали?), три пинаки со стоящими и сидящей человеческими фигурками и одна с изображением лошади. Может быть, это апотропеи[631], обеспечивающие благосклонность Гефеста и Афины к работе кузнецов. Недаром Гесиод назвал их «рабочими Афины»![632] По другую сторону от отдыхающего молотобойца мастер прилаживает части руки к бронзовому туловищу, лежащему на глиняной опоре. На стене висят молот и модели кисти руки и стопы.

В центре реверса стоит в лесах колоссальная, в два человеческих роста, статуя обнаженного (не считая шлема) воина. Прикрывшись щитом, он делает выпад вправо, направив копье вниз на неведомого врага. Двое ремесленников шлифуют и полируют статую. Тот, который похож на кузнеца, что у печи, и тоже голый, не поднимаясь с низкой скамеечки, дотянулся рашпилем до бронзового пениса. Его товарищ, похожий на мастера, монтирующего на аверсе руку статуи, оперся на ягодицы колосса и щекочет рашпилем бронзовое бедро. Они лукаво переглядываются. По сторонам стоят, опершись на посохи и подбоченившись, два задрапированных в гиматии бездельника. Волосы одного перевязаны красной лентой, другого — белой. Оба обуты. Эти типичные участники симпосиев, задержавшиеся на пути из палестры (о чем свидетельствуют арибалл и стригиль, изображенные рядом с каждым из них), демонстрируют калокагатийное превосходство, сильно превышая ростом работяг, которые должны обработать бронзовое тело так же тщательно, как очистили свои телеса полноценные граждане, покидая палестру.

В тондо килика покровитель кузнецов Гефест вручает Фетиде новое оружие и доспехи для Ахилла. Сценами виртуозной работы ремесленников как божественной, так и человеческой природы вазописец продемонстрировал и свое мастерство в изображении тел: калокагатийного и работящего, живого и бронзового, атлетического и воинского, человеческого и божественного, наконец, мужского и женского[633]. Он предлагает симпосиастам пересмотреть пренебрежительное отношение к труду скульпторов, преобразующих «бездушное вещество» в живые образы.

О презрительном отношении знати к торговцам свидетельствует случай с Одиссеем, отказавшимся было участвовать в атлетических состязаниях феаков. Один из них заподозрил, что он путешествует по морю ради наживы:

Прямо в лицо насмехаясь, сказал Евриал Одиссею: «Нет, чужестранец, тебя не сравнил бы я с мужем, искусным В играх, которых так много везде у людей существует! Больше похож ты на мужа, который моря объезжает В многовесельном судне во главе мореходцев-торговцев, Чтобы, продав свой товар и опять корабли нагрузивши, Больше нажить барыша. На борца же совсем не похож ты!»[634]

Герой разгневался:

«Язвенно слово твое. Разжег ты меня этим словом!» Так он сказал, поднялся и, плаща не снимая, огромный Диск рукою схватил, тяжелее намного и толще Диска, которым пред тем состязались феаки друг с другом, И, размахавши, его запустил мускулистой рукою. Камень, жужжа, полетел. Полет его страшный услышав, К самой присели земле длинновеслые мужи феаки, Славные дети морей. Из руки его вылетев быстро, Диск далеко за другими упал[635].

Среди презираемых Евриалом и Одиссеем мореходцев-торговцев был отец Гесиода. Описав годовой цикл полевых работ, аэд обращает взор к «многошумному морю седому», вспоминая морской торговый промысел своего отца[636]. Оказывается, собственные корабли могли иметь не только знатные и богатые люди, но и просто зажиточные крестьяне[637]. И ни малейшего предубеждения против морской торговли! Однако суда их были ненадежны:

Вплоть до конца архаической эпохи, еще в разгаре Великой колонизации, греческие корабли представляли собой не что иное, как большие плоскодонные ладьи без киля и без палубы. Они были очень неустойчивы на воде[638].

Ил. 301. Мастер Аркесилая. Килик. Ок. 560 г. до н. э. Диаметр 29 см. Париж, Национальная библиотека, Кабинет медалей. № 65.4899

Несмотря на то что эллинов можно с уверенностью назвать врожденными мореплавателями[639], купеческие корабли, в отличие от часто встречающихся в вазописи стремительных, вооруженных острыми таранами боевых, не удостаивались внимания заказчиков и художников. Причина, думаю, не только в низком статусе занятия торговлей, но и в том, что изображение торгового судна не вызывало ни мифологических, ни эпических ассоциаций.

Поразительное исключение