Давид Бек - Раффи

вас знать».

Он встал с тахты, стал расхаживать по комнате взад-вперед. Совесть мучила его: «нет, — думал он, — мне не простят ни небо, ни земля, если я изменю делу спасения родины. Бек еще не победил окончательно. Правда, он разбил Асламаза-Кули, одного из могущественных владык страны, но остается самый крупный змей, чью голову также нужно размозжить. Это Фатали-хан, сидящий в сердце страны, а я — его правая рука. Без меня он — ничто, а без него — я. Наше единство составляет силу, перед которой Давид Бек не устоит. Но простят ли мне бог и его святые, если я объединюсь с иноземцем и стану воевать со спасителями моей родины? И не осудят ли, не проклянут меня, память обо мне будущие поколения? Нет, нет, я снесу имя отступника, но не хотел бы заслужить имя изменника. Пойду к Беку и преосвященному Нерсесу, паду перед ними на колени: „Примите вашего блудного сына, был потерян — нашелся, был мертв — воскрес…“

Но нет, я опоздал, сильно опоздал… Я должен был это сделать раньше, когда именитые люди страны собрались в Татеве и на гробе Святого Вардана приняли присягу. Я опоздал. Теперь они не поверят в мою искренность. И они вправе не верить. Моя жизнь, мои поступки свидетельствуют против меня. Впечатление от моей деятельности всегда было обманчиво… Со стороны я выглядел как ставленник чужеземца, его орудие, а на самом деле я защищал интересы армян. Я был как бы против моего народа, однако тайно помогал ему. Но кто заглядывает человеку в душу, скрытую в потемках? О людях судят по поступкам, они больше бросаются в глаза, они ощутимы.

Что делать, если находишься на службе у чужеземца, у врага? Приходится бросать ему в рот кусок, чтобы уберечь целое. Я отдал Фатали-хану монастырь, чтобы он построил для себя летний дворец и оставил в покое остальные наши храмы. Я отдал его брату Агаси мою родную дочь и избавил тысячи девушек от той же участи. Я отказался от своей веры, принял магометанство, чтобы сблизиться с врагом, глубже войти в его сердце и держать его в руках. Все это я делал умышленно. Бог свидетель, намерения у меня были добрые. Теперь, когда я не достиг цели, они могут показаться недобрыми… Да, я не смог завершить то огромное сооружение, основание которого заложил…»

Так колебался и мучился сомнениями этот несчастный человек, и душа его не находила покоя.

Воздух в комнате был тяжелым до дурноты или так ему казалось в его возбужденном, лихорадочном состоянии? Его бросало то в жар, то в холод, он подошел к окну, открыл, чтобы слегка успокоиться.

На дворе была тихая, мирная ночь. Франгюл долго с трепетом вглядывался в ночную тьму: она была сродни его мрачным мыслям. Как трудно было что-либо различить в кромешной тьме, так непросто ему было разобраться в темных глубинах собственной души.

Его взгляд остановился на молодой двурогой луне. Она постепенно клонилась к горизонту. Это слабо светящееся во тьме вселенной пятно привлекало его внимание. Словно луна должна была пролить свет на его мысли, словно от нее ждал он решения своей судьбы.

«Пусть решит сам бог…» — сказал Франгюл и, вытащив из кармана длинные четки, стал по одной перебирать бусинки, не отрывая глаз от месяца.

На четках было пятьдесят бусинок, всякий раз, отсчитав число пятьдесят, он ногтем проводил па стене черту. Долго он так считал, вперив неподвижный взгляд на луну. Число линий на стене все росло.

Луна уже почти заходила. Руки его задрожали, и сильно забилось сердце. Но он продолжал перебирать четки.

Луна скрылась за горами, оставив на горизонте лишь слабый свет. Он с тяжелым чувством провел еще одну, последнюю черту на стене. Несколько минут сидел неподвижно, в глухой неопределенности. Потом стал считать число линий.

«Одна, две, три, четыре… — всего двадцать одна черта, значит, итого будет тысяча пятьдесят…»

Он в ужасе ударил себя по лбу и замер неподвижно.

Жребий выпал в пользу Фатали-хана…

XXIX

В восточной части поселка Арцваник есть лесистая гора, которая тянется как ограда с севера на восток. К лону горы прилепилось живописное селение, а на горе, сплошь покрытой вековым дубняком, стоит монастырь Кармирванк, выстроенный из красных камней в честь святого Первомученика… Это чудесное сооружение конца четвертого века основал отшельник по имени Ерицак и потому называется Ерицакаванк — монастырь Ерицака.

Ерицак основал в нем братство «молчаливых монахов», которые беседовали только с богом и святыми и своим подвижничеством служили примером для монахов других обителей. Когда сюнийская княгиня тикин[182] Саакия снарядила армянского патриарха Мушэ в золотой карете, запряженной белыми мулами, за Ерицаком, дабы тот принял престол сюнийских католикосов, Ерицак по веревке спустился с монастырской ограды, чтобы бежать из обители.

До сих пор в народе живет предание о том, как патриарх Мушэ уговаривал Ерицака принять престол католикоса, а святой отшельник скромно отказывался, говоря, что не достоин столь высокого сана. Вдруг перед его кельей опустились голуби, один из них взлетел святому отшельнику на плечо и сказал человеческим голосом: «Достоин, достоин».

Говорят и о том, что когда однажды подвижник Ерицак отправился в паломничество в армянский монастырь в Иерусалиме, вспомнился ему в сочельник вечером его бедный монастырь в сюнийской земле, вспомнилась братия и захотелось ему отметить праздник Рождества Христова вместе с ними. Когда он тоскуя и плача стоял перед пещерой святого Вифлеема, к нему подошла женщина, усадила в волшебный сосуд, и он в одно мгновенье очутился в своем родном Арцванике. Братия еще не окончила праздничную вечерю, когда увидела его и поразилась.[183]

Ерицакаванк — один из самых великолепных храмов Сюника. Его можно сравнить с лучшими творениями армянской архитектуры. Вокруг монастыря находились построенные для монахов-отшельников прекрасные кельи, обширная трапезная, амбары, полные различных припасов, и хлевы со всякой скотиной. При монастыре кормились гонимые обществом люди — прокаженные, больные, немощные, которых братия лечила и кормила.

Осененный вечнозелеными деревьями монастырь украшал гору, как прекрасный венок. В тишине вместе с пением птиц звучали псалмы, возносимые богу. У основания храма, в сердце горы находились пещеры, вход в которые прятался в густых зарослях; подобно птичьим гнездам они свисали над бездной глубиной в тысячи шагов. В этих пещерах обитали отшельники, полностью отказавшиеся от всего мирского и не видевшие ни солнечного света, ни лиц сыновей Адама.

Но ко времени появления Давида Бека этот монастырь, существовавший более двенадцати веков, совершенно