Давид Бек - Раффи

обязаны молиться за тех, кто всегда обижает, мучает вас.

Отец Нерсес рассмеялся:

— Все эти заповеди мы выполнили, визирь, больше тысячи лет мы покорно подчинялись им. Но вместо того чтобы победить, мы обрекли себя на гибель. Наши несчастья лишь усугублялись. Мы потеряли все, что имели, и в конце концов стати рабами. Мы думали, что, любя своих врагов, делая добро ненавистным нам, мы смягчим жестокость их нравов и обычаев, искореним в них дикость и за это удостоимся взаимной любви. Но жизнь показала совсем иное. Мы остались верны повелению нашего Спасителя: нас били по левой щеке, мы подставляли правою, у нас требовали рубашку, мы отдавали и кафтан. Но чего мы добились? Мы раздразнили злость и алчность врага, от нашего смирения он обнаглел еще больше. Видя нашу покорность и великодушие, враг стал еще сильнее притеснять и терзать нас. Вот почему нам пришлось образумиться и обращаться со своими врагами так же, как они с нами. Такому отношению вы сами научили нас.

Везирь был растерян.

— Изволь ответить, — продолжал отец Нерсес, — как бы вы поступили с нами, если бы в этом сражении победа оказалась на вашей стороне?

— Мы бы перебили вас.

— Тогда почему осуждаете нас, когда победа на нашей стороне?

— Потому что ваша религия повелевает вам прощение, а наша — убийство и резню.

— Ты снова обращаешься к религии.

— Я же говорю с церковником.

— Да, ты говоришь с церковником, — произнес архиепископ Нерсес, — но не забывай, что этот церковник соединяет в себе качества воина и монаха.

— Я это знаю, — ответил визирь, не теряя хладнокровия, — но предлагаю тебе встречный вопрос: как бы поступил господь бог с греховными Содомом и Гоморрой, если бы нашлось в них хоть несколько праведников?

— Он бы не предал огню эти города, — ответил святейший.

— Я вполне согласен с тобой. Наши предки и мы сами были такими же грешниками, как и злодеи из Содома и Гоморры. Но найдись в крепости Зеву хоть один праведный, честный и милосердный к страдальцам человек — разве ради него вы не пожалели бы остальных?

— Кто же этот человек?

— Тот, кто говорит с тобой.

Отец Нерсес задумался. А визирь продолжал:

— Я тебя не обманываю, преосвященный, я не привык лгать. Ты можешь справиться у проживающих в крепости армян, можешь расспросить крестьян. Я всегда был справедлив к этому народу, потому что мои предки были армянами и в нашей семье еще сохранилось кое-что от их морали. Я как визирь всегда старался смягчить жестокость тирана и насколько возможно ограждал христиан от его бесчинств. И не потому, что втайне почитал христианство, нет, и менее всего потому, что христиане были для нас выгодными подданными, то есть дойными коровами, которых следовало беречь. Я могу фактами подтвердить свои слова, но считаю излишним вспоминать все подряд. Очень часто мое отношение к армянам, мое посредничество вызывали гнев хана. Я дорого расплачивался за это. Не далее как вчера ночью он приказал арестовать меня и обезглавить на площади, если бы ему сопутствовал успех.

Преосвященный Нерсес не знал, верить ли в искренность этого человека. Визирь схватился за подол рясы отца Нерсеса и, обратив к нему умоляющий взор, сказал:

— Прислушайся к моей мольбе. Пусть доброта и великодушие будут вознаграждены, тем самым вы преподадите людям урок милосердия.

— Доброту и великодушие вознаграждать нужно, — ответил преосвященный. — Но прежде чем обещать, что смогу выполнить твою просьбу, визирь, я задам тебе несколько вопросов, надеюсь, ты ответишь откровенно.

— Спрашивай.

— В каких отношениях ты будешь с нами после нашей победы?

— Я останусь вашим непримиримым врагом.

— А какую позицию займешь в отношении армянского народа?

— Постараюсь по-прежнему держать его под нашей пятою.

— А в отношении магометан?

— Буду настраивать их против вас, чтобы они сбросили с себя чужое ярмо. Надеюсь, ты не осудишь во мне эту любовь к моим единоверцам, потому что ты тоже любишь свой народ.

— Я ценю твою искренность, — произнес архиепископ Нерсес, — но минуту назад ты признался, что твои предки были армяне.

— А сам я магометанин и ревнитель нашей веры.

— Никто не отнимает у тебя твоей веры, но по национальности ты армянин.

— В мусульманстве нет национальности: весь ислам составляет одну нацию.

После некоторого раздумья преосвященный Нерсес молвил:

— Ну что ж, я не хочу заставлять тебя изменять своим убеждениям, хотя они неверны и противоестественны. Обещаю помочь тебе и ходатайствовать перед Давидом Беком. Только с условием, что все вы сегодня же оставите занятый нами край.

— Я не могу принять это условие.

— Если Бек услышит такие слова, он прикажет обезглавить тебя.

— Мне все равно, пусть меня казнит, но остальных пощадит.

Пока они беседовали, в другом конце расположения войск показался Давид Бек на белоснежном коне. С одной его стороны ехал верхом Мхитар спарапет, с другой — князь Торос. За ними следовали телохранители. Полководец торжественно направлялся к все еще дымящемуся городу.

— Кто это? — спросил визирь, вглядываясь во всадников.

— Давид Бек, — ответил преосвященный Нерсес. — Наверное, въезжает в крепость, посмотреть, что там делается.

Визирь встал и с горечью произнес:

— Идет смотреть, как убивают и разрушают… и если что упущено, прикажет доделать… В этом и заключается бесконечное ликование и слава победителей — кровью утолять жажду мщения… Но я пойду к нему, брошусь ему в ноги, поцелую прах у ног его коня, умолю, упрошу, чтобы он довольствовался сделанным и прекратил кровопролитие…

— Иди, один ты добьешься большего, — сказал преосвященный Нерсес, — но будь осторожен в словах, не гневи Бека. А я приду следом за тобой, помогу, поддержу.

Визирь ушел. Никогда еще он так не унижался. Умолять гяура, просить у него милосердия — этот позор был ужаснее смерти. Но он пошел на эту жертву, чтобы спасти жизнь своих единоверцев.

«Уксус из вина гораздо крепче… — подумал отец Нерсес, и озабоченное чело его омрачилось. — Этот визирь, как он признался, по рождению армянин… Фанатизм новой веры в соединении с умом армянина… Крайне опасно… Ум армянина, направленный против его народа, приводит к гораздо более гибельным последствиям… Приняв новую веру, армянин становится самым рьяным ее последователем, более страшным для своей нации, чем все заклятые враги. Никто так не вредил нашей родине, как наши единоплеменные изменники. Отчего это? Трудно понять, но, к сожалению, это так…»

Преосвященный Нерсес вышел из палатки и последовал за старым визирем.

Солнце стояло довольно высоко над горизонтом, но в лесистом ущелье не чувствовалось тепла. Влажные предрассветные пары воздуха, поднимаясь над деревьями, местами сгущались, подобно большим кускам ваты, и принимали вид