Талтос - Энн Райс

— Убивайте всех чудовищ, — пронесся крик.

Один из монахов провозгласил, что наступил конец света. Несколько Талтосов подтвердили его мнение. Они пали на колени. Люди, завидев Талтосов в такой смиренной позе, сразу убили тех, кого не знали, или боялись, или просто невзлюбили, пощадив только нескольких, тех, которые нравились всем

Только я и кучка Талтосов остались живыми — те, кто проявлял наибольшую активность в управлении племенем и личности которых обладали непреодолимой притягательной силой. Мы отогнали всех, у которых хватало духа, чтобы атаковать нас, усмирили других яростными взглядами или осуждающими криками.

И наконец, когда бешенство дошло до предела и мужчины стали падать под тяжестью своих мечей, а остальные кричали и рыдали над убитыми, только пятеро нас осталось — Талтосов, преданных Христу, а все те, кто не хотел принимать Христа, за исключением Жанет, были уничтожены.

Монахи призывали к порядку:

— Поговори со своими людьми, Эшлер. Поговори — или все погибнут. Не останется и следа от Доннелейта, и ты понимаешь это.

— Да, поговори, — поддержал монахов один из Талтосов, — и не сообщай им ничего такого, что может испугать кого-нибудь. Будь умнее, Эшлер.

Я рыдал столь отчаянно, что эта задача казалась мне совершенно непосильной. Куда бы я ни кинул взгляд, я видел мертвых, сотни родившихся еще до великих кругов равнины. И вот теперь они мертвы и ушли от нас в вечность, а возможно, горят в пламени ада, так и не получив Господнего благословения.

Я пал на колени. Я рыдал, пока у меня не осталось слез, а когда замолк, в долине воцарилась полная тишина

— Ты наш король, — обратились ко мне человеческие создания. — Скажи нам, что ты не дьявол, Эшлер, и мы поверим тебе.

Другие Талтосы, оставшиеся со мной, были отчаянно напуганы. Их судьба зависела теперь от меня. Но это были члены племени, наиболее известные человеческому населению и наиболее уважаемые. У нас оставался шанс, если я не поддамся отчаянию и не погублю всех уцелевших.

Но что же осталось от всего моего народа? Что? И кого я привел в свою долину?

Монахи подошли ближе.

— Эшлер, Господь посылает испытания тем, кого любит. Бог испытывает тех, из которых предполагает создать святых, — сказали они.

И они действительно так думали. Их глаза тоже переполняла печаль. Не обращая внимания на то, что другие могли думать о нашей чудовищности, о наших грехах, они вскинули руки, обняли меня и твердо встали против остальных, рискуя собственной безопасностью.

Теперь заговорила Жанет, удерживаемая захватчиками:

— Эшлер, ты предатель собственного народа Ты навлек смерть на своих во имя чужеземного бога. Ты уничтожил клан Доннелейта, живший в этой долине с незапамятных времен.

— Остановите ведьму! — крикнул кто-то.

— Сжечь ее! — требовали другие.

— Сжечь ее! — раздавались крики повсюду.

И даже когда она еще продолжала говорить, было слышно перешептывание, и некоторые уже приготовились устанавливать столб на каменном круге.

Все это я видел краешком глаза. Видела это и Жанет. И потому она сказала, по-прежнему сохраняя мужество:

— Проклинаю тебя, Эшлер. Проклинаю тебя перед лицом Доброго Бога!

Я не мог говорить, но все же понимал, что должен. Я должен говорить, чтобы спасти себя самого, монахов, своих последователей. Я обязан говорить, если хочу предотвратить гибель Жанет.

Сухие сучья деревьев уже волокли к столбу. Туда же бросали уголь. Человеческие создания, всегда опасавшиеся Жанет, как и любой женщины-Талтос, которой они не могли обладать, принесли факелы.

— Говори, — прошептал Ниниан, стоявший рядом со мной. — Ради Бога, Эшлер.

Я закрыл глаза, я молился, осенил себя крестным знамением и затем попросил всех выслушать меня.

— Я вижу перед собой кубок, — заявил я, говоря спокойно, но достаточно громко, чтобы все слышали. — Я вижу кубок с кровью Христа, который Иосиф Аримафейский привез в Англию. Я вижу, как кровь Христа вылилась в Источник; я вижу, как вода стала красной, и я знаю, что означает это явление. Кровь Христа — наше причащение и наша пища. Она должна навечно заменить проклятое молоко, которое мы похотливо извлекали от наших женщин. Она должна стать нашей новой пищей — таков наш удел. И в этот день ужасающих убийств пусть Христос получит наш первый акт самопожертвования. Ибо мы испытываем отвращение к убийству, и всегда было так. И мы будем убивать только врагов Христа, чтобы его царство пришло на землю и чтобы он вечно правил нами.

Это был лучший образец Искусства Речи, каким я владел, и он был произнесен с красноречием и слезами, и после этого вся толпа, как человеческих созданий, так и Талтосов криками стала прославлять Христа. Все побросали наземь свои мечи, стали срывать с себя украшения, свои браслеты, свои кольца и объявили себя заново рожденными.

И в этот самый момент, когда эти слова сорвались у меня с губ, я уже знал, что они лживы. Эта религия была обманом, а тело и кровь Христа могли убивать так же надежно, как яд.

Но мы были спасены, мы, стоявшие перед ними, разоблаченные как чудовища. Толпа больше не желала нам смерти. Мы были в безопасности — все, кроме Жанет.

Они волокли ее к столбу, и, хотя я протестовал, рыдал и умолял, священники мне отказали, Жанет должна умереть — и она умрет. Ее смерть послужит уроком тем, кто отвергает Христа

Зажгли огонь.

Я бросился на землю. Я не мог вынести это. Затем, вскочив, я кинулся к медленно разгорающемуся яркому пламени, но меня оттащили и удерживали в стороне против моей воли.

— Эшлер, ты необходим своим людям!

— Эшлер, покажи пример!

Жанет устремила на меня свой взор. Огонь лизал ее розовое платье, ее длинные желтые волосы. Она моргнула, чтобы очистить глаза от поднимающегося дыма, а потом крикнула:

— Будь проклят, Эшлер, проклят на все времена! Смерть будет вечно избегать тебя. Будешь странствовать — никем не любимый, бездетный. Твой народ сгинул, наше чудесное возрождение будет твоей единственной мечтой в полном одиночестве! Я проклинаю тебя, Эшлер! Пусть рухнет весь мир вокруг тебя, прежде чем страдания твои прекратятся!

Пламя поднималось все выше, закрывая ее лицо, глухой рев исходил от быстро горящей древесины. Затем снова послышался ее голос, громкий, полный мучительной боли, но также преисполненный мужества:

— Проклятие Доннелейту, вечное проклятие его народу! Проклинаю весь клан Доннелейта. Проклинаю народ Эшлера!

Что-то извивалось в пламени. Я не знал, была ли это Жанет, испытывавшая невероятные последние муки, или то была игра света и тени и мерцающих вспышек.

Я упал на колени. Никак не мог справиться со слезами, но не мог и не смотреть на костер. Я испытывал такие страдания, как будто разделял с ней ее боль, и я обратился к Христу

— Она не ведает, что говорит, возьми ее к себе на Небеса. За ее доброту к другим людям, возьми ее на Небеса.

Языки пламени рванулись к небу, и вскоре огонь стал слабеть. Перед глазами снова открылся столб, тлеющая куча древесины, обожженная плоть и груда обгоревших костей — вот все, что осталось от грациозного создания, более мудрого и старшего, чем я.

В долине воцарилась тишина. От моего народа не осталось ничего, кроме пятерых мужчин, принявших обет безбрачия.

Жизни, существовавшие в течение столетий, задули, как огарок догоревшей свечи. Отрубленные конечности, головы, истерзанные тела разбросаны повсюду.

Плакали люди — христиане. Мы плакали.

«Проклятие Доннелейту», — сказала она. Проклятие… Но Жанет, моя дорогая Жанет, молился я, что еще страшнее того, что уже произошло, может случиться с нами?!

Я повалился на землю.

В тот момент я не хотел больше жить. Я не хотел больше страданий или смерти; все наилучшие намерения превращались в гнусные развалины.

Но монахи подошли ко мне, подняли меня на ноги. Мои последователи обратились ко мне. Они сказали, что я должен посмотреть на чудо, возникшее перед разрушенной и сгоревшей дотла башней, когда-то бывшей домом Жанет и ее ближайших друзей.

Содрогаясь, ослепленный слезами, не способный говорить, я все же постепенно осознал, что старый источник, давно пересохший, снова вернулся к жизни, прозрачная вода забила ключом из земли, прокладывая себе путь по прежнему руслу, между кочками и корнями деревьев, исчезая в зарослях полевых цветов.

Чудо!

«Чудо, — размышлял я. — Должен ли я напоминать, что этот источник пересыхал и возникал снова по нескольку раз в столетие? Что цветы распустились на этом месте еще вчера и позавчера, потому что земля уже напиталась влагой, предвещая появление ключа, который теперь пробился из-под земли?»

Или я должен был сказать: «Это чудо»?

Я сказал:

— Это знак Божий.

— На колени, все! — скомандовал Ниниан. — Искупайтесь в этой святой воде. Смойте кровь тех, кто не захотел принять благоволение Божье и теперь обречен на вечные муки.