Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Ну что, Хрисанфе, рухнет мой вертеп? – спросил Семён Ульяныч.

– Господь обвалит, – хмуро пообещал Хрисанф.

Епифания вытащила из кузова телеги торбу с овсом, обошла Гуню и надела кошель лошади на морду.

– Сестрица, ты ли? – вдруг услышала она.

Она оглянулась и вцепилась Гуне в гриву, чтобы не упасть. В проёме входа в церковь стоял Авдоний.

– Отче… – прошептала Епифания.

Жар и холод волнами покатились по её плечам и животу. Тот, кого она искала все эти годы, стоял перед ней и ждал её; тот, чей бестелесный образ она берегла в душе как неприкасаемую святыню, явился в плоти и крови. Она открыла рот, задыхаясь, точно угорела. Она хотела броситься к Авдонию, но её шатнуло. Авдоний сразу всё понял и властным жестом без слов остановил Епифанию: погоди, сестрица, пусть уйдут Ремезовы.

Леонтий помог отцу спуститься из церкви по мосткам, и вдвоём они направились к башне Прямского взвоза, где работала артель Инборга. Башня находилась под мысом, на котором возвышалась столпная церковь, и сверху через стропила было видно, как шведы копошатся в каменном коробе здания, ещё не имеющего крыши: таскают носилки и по цепочке передают кирпичи.

Епифания сидела в телеге, еле удерживая привычный вид безразличия, но в душе её, прежде окостеневшей, что-то шевелилось и двигалось, будто в проваленной берлоге проснулся медведь и поднимается на лапы, вздымая на спине гору валежника и лесного опада. Она чувствовала, как пот течёт у неё между грудей. Едва Ремезовы скрылись, она вскочила и кинулась в храм.

Авдоний ждал её; она схватила его руки и принялась жадно целовать, не обращая внимания на других раскольников.

– Отче мой, отче, как я исстрадалась по тебе, – захлёбываясь, говорила она. – Без слова твоего как в пустыне жила… Рвалась к тебе, искала тебя…

– Господа восславим, сестрица, – Авдоний мягко освободил руки.

– Не чаяла тебя на земле увидеть, – всё говорила Епифания, обшаривая Авдония взглядом. – Хотела, чтоб убили меня, – на небе тебя обняла бы, да знала, что ты ещё здесь, ведь не было вести о твоём подвиге, а без тебя и на небе та же пытка ожиданья…

Авдоний по-отечески погладил Епифанию по голове.

– Вот и привёл господь агнца к пастырю, – сказал он с удовлетворением.

Епифания, словно не веря себе, провела пальцами по скуле Авдония, коснулась повязки на его пустой глазнице. Там, на Сельге, он был подобен королевичу из сказки: светловолосый, ясноликий, улыбчивый, в плечах широкий, в поясе тонкий. А сейчас он ссутулился, плечи перекосило, зубы выбиты, и глаза нет… Но прежний образ легко растворялся в новом облике Авдония, и Епифания видела: это всё он, сельгинский инок.

– Что они с тобой сделали, иуды?

– А оно чтобы зорче видеть, сестрица, – улыбнулся Авдоний, поправляя повязку. – Тебя-то как в Тобольск принесло?

– Я за тебя Прокопию заплатила. Нож в него воткнула, – глаза Епифании сквозь слёзы блеснули ненавистью. – И меня в Сибирь погнали. А я знала, что здесь тебя найду.

– Господь услышал, сестрица. Он всё слышит.

– Бежать отсюда надо, отче!

– И уйдём, родная моя, – утешил Авдоний. – Нас тут много, все уйдём. Но не ныне, сестрица. Потерпи ещё, чуть-чуть осталось.

– Сколь угодно вытерплю! – страстно заверила Епифания.

– Ты поди сейчас в свою телегу, чтобы никто не узнал, что мы с тобой заединщики, – Авдоний легко подтолкнул Епифанию к выходу из церкви. – Прибегай сюда ночью. Там в подклете окошко есть на обрыв, караул его не видит, и моя цепь дотуда дотягивается. Там и поговорим от сердца.

Авдоний подвёл Епифанию к дверному проёму и вдогонку перекрестил двумя перстами. Раскольники, оставив работу, молча смотрели на встречу Авдония с незнакомой бабой. Авдоний, тихо улыбаясь, обернулся к своим.

– Вот и прислал господь нам избавление, братья, – сказал он.

Инока Авдония крестьянская дочь Алёнка Михайлова впервые увидела пять лет назад. Инок пришёл под Олонец из Выгорецкой обители и поставил себе скит на речке Сельге неподалёку от Верх-Погоста – деревни, где жила Алёнка. Верх-Погост был приписан к Олонецким заводам, и начальство следило, чтобы приписные следовали Никонову уставу. Но жители свирских и шуйских озёр и лесов держались раскола. Упрямый крестьянин Михайлов тайком привёл своих детей к сельгинскому иноку, чтобы тот перекрестил их по древнему праведному обряду. Так Алёна стала Епифанией.

Она не очень понимала, почему окрестные мужики и бабы так часто ходят на Сельгу – и в праздники, и в будни, когда лучше было бы просто отдохнуть. Не понимала, почему старики перебираются на жительство в скит, прощаясь с роднёй, будто уходят в могилу. Инок говорил народу об Антихристе и конце света, о терновом венце и Каиновой печати, об огненной купели и небесных Кораблях, говорил о соловецких мучениках и мятежном протопопе Аввакуме. Но Епифании казалось, что инок рассказывает сказки: есть рай, и там всегда весна, и вечно цветут яблони, и нет там ни смерти, ни печали, и там поют птицы сирины и птицы алконосты, и бродят ручные львы с хвостами, на которых растут зелёные листья, и травы там шёлковые, и ветер медвяный, и в тихих водах резвятся золотые рыбы.

Он стал сниться ей, этот инок Авдоний. Когда она думала о нём, тело раскалялось, словно камень в печи. От жара лопались нецелованные губы. Однажды она взяла гвоздь, накалила на огне и прожгла себе ладонь, но легче не стало. Она молилась, пила заговорённую воду с железа, надевала обувь с левой ноги на правую, а с правой на левую, дозволила соседскому парню тискать себя до боли, а её всё равно томило и пекло, и снился светловолосый инок. И тогда она пошла в скит и открылась Авдонию на исповеди.

Он сказал, что на земле им не соединиться. Она – отцовская дочь, а он дал обет господу. Но там, в небесном раю, кто любит – тот всегда со своим возлюбленным. Он скоро уйдёт туда. У него в скиту уже сотни душ, алчущих вознесенья. Он воздвигнет Корабль и вознесёт всех в небо. Ежели она хочет, пусть ждёт его зова. Он возьмёт её с собой, и они будут вместе. Епифания не сомневалась ни на миг: она прибежит, как только он окликнет. Из бабкиного узелка со «смёртной справой» она вытащила для себя саван, а узелок набила травой. Она понимала, что такое Корабль, но разве трудно потерпеть огонь, когда за ним – рукой подать – любовь и вечное блаженство?

В те дни к отцу Епифании явились сваты от Прокопия Логинова. В Верх-Погосте Прокопий считался человеком зажиточным, потому что брал подряды на заводах. Отец Епифании согласился на свадьбу. Однако для приписных крестьян требовалось ещё и согласие заводского начальства, и приказчик такого дозволения Прокопию не дал: вымогал деньги или какую-нибудь другую мзду. Прокопий, как и все в деревне, знал о ските на Сельге, и в уплату за дозволение на венец указал приказчику, где в лесах спрятался скит. За открытие раскольничьего убежища приказчик получил бы щедрую награду от олонецкого бургомистра. Воинская команда рванулась на Сельгу. Скитники отчаянно отбивались кольями и вилами, поубивали солдат, но их всё равно скрутили. Дым от горящего скита по сизому северному небу дополз до Верх-Погоста. Пленных ждала дыба, потом – кнут и Сибирь.