Свод (СИ) - Алексей Войтешик

Всадник хитро прищурился:

            — Зовите меня Ёзеф, — отстранённо сказал он, — и чтобы не было панне хуже, старайтесь говорить по-русски…

            — Хужей, — горько улыбнулась панна, цепко всматриваясь в злые лица, — куда мне, добжы пан Юзеф, уже робичь хужей? Гэтот оборванец, цо мовил имя пана Альберта, як видно не въидае, цо пан Альберт обмер.

Того мало. Вчера вслед за ойцом отправился на небеса и мой сын, пан Анжей. Осталися во всъём белом свьете только я да моя дочка. И вот пытаюсь я у вас, убитая горем вдова: цо заезжим панам от нас несчастных тжеба?[192]

— Базыль, — коротко бросил Хмызе Ёзеф и тот, минуя, шарахнувшихся от него дам, тут же пропал в зияющей черни дверного проёма. Через короткий промежуток времени он появился вновь, и громко выкрикнув: «так и есть, там покойник», отправился через двор к своим соратникам.

            — Вот, чёрт! — с досадой выругался Кравец. — Столько времени зря потеряли. Спалить все к чёртовой матери…!

            — Спаличь?! — не веря услышанному, спросила побелевшая панна, шагая с порога к заметавшимся по двору всадникам и пешим. — Як то спаличь, за цо?!

Никто не слушал её слов. К панскому дому уже летели гудящие пакли только что зажжённых факелов. Панна Ядвига вцепилась в стремя называвшего себя Ёзефом и стала целовать его пыльный сапог. Всадник попытался оттолкнуть женщину, но та не отпускала ногу. Огонь вспугнул лошадь, и бедное животное вздыбилось, едва не сбросив седока, однако панна повисла на его стремени, будто боялась провалиться в открывающуюся перед её ногами пропасть.

            — Чёртова баба, — взвыл Ёзеф и, выхватив саблю, рубанул панну Ядвигу по голове.

            Панна рухнула под ноги коня и тот, наступив на неё, резко прыгнул вперёд, унося в тыл двора своего разгневанного всадника. Сусанна, не чувствуя под собой ног, протянула трясущиеся руки к матери и медленно побрела к ней, едва разбирая за мутными потоками слёз, тёмный, окровавленный силуэт. Вокруг с визгом разбегались люди, гудел, трещал, насыщаясь долгожданной пищей свирепый огонь, а она припала щекой к спине матери и погрузилась в забытьё…

Дым поднимался в небо чёрным столбом. Пламя поднималось выше вековых лип, стоявших вдоль тёмной аллеи, ведущей от дома Патковских к опушке леса, и дальше к Мельнику. Сотня, несолоно хлебавши, уходила прочь. Четверо лошадей, да упавшая в обморок девица, вот и вся добыча людей Простова в этот раз.

            — Далась она тебе, — недовольно стенал Ёзеф, косясь на почерневшее от сажи лицо девушки. — Того и гляди, снова свалится с лошади. Хоть бы руки ей развязал…

            — Нельзя, — сухо ответил Степан, — привязанной ей труднее и падать, и глупости делать. Кто знает, что там дальше будет? Сейчас придёт в себя окончательно, и начнётся…

            — Я про то и говорю, — согласился Кравец, — начнётся. Дал бы лучше хлопцам ей натешиться, да после того отправил вслед за матерью. …Лучше бы коров прихватили. Жрать-то что-то надо?

— Коров с собой не угонишь, а еду в Мельнике возьмём. Что-то ты, Ёзеф, размахался? Что проку безвинных бить да резать? Мы ведь люди военные, не забыл? К нам никто с мечом не приходил, а то, что дано задание, так в нём ничего не сказано про то, чтобы баб да девок портить. Здесь с нами никто не воюет. Подумай сам. Бросили бы её, панночку эту, сгорела бы вместе с домом. Неужели не жалко? Ведь жалко? Эх, нельзя так, по злобе. Куда ей теперь идти? С твоей подачи у неё никого на всём белом свете не осталось. Добро, хоть сама жива. А так, глядишь, ещё выторгуем за неё у молодого пана что-нибудь. И род дальше пойдёт, и беда вскоре забудется. Крестьяне же сказали, что этот Война на ней жениться собирается…

            — Выторгуем, как же. — Стал успокаиваться Ёзеф. — Как бы тот молодчик не взбеленился.

— Вот и я тебе о том же толкую, — подчеркнул правильность сказанного ранее Простов, — зачем зря кровь лить? У нас иная задача.

— Не знаю, — вздохнул Ёзеф, — что-то на меня нашло. Думал заживо сгорю, если та бешенная баба стремя не отпустит. Она-то, мать этой, — Кравец кивнул в сторону Сусанны, — покрасивше будет. У этой только личико-то и ничего. А так, худая, рыжая, вся в саже и дымом провоняла. С тем чёрным приданным, что ей теперь осталось от родительского дома, наверное, и этот молодой подпанок её брать не захочет. Слушай, — снова стал заводиться Ёзеф, — я вот понять не могу, с чего это ты такой добрый стал, за род их печёшься? Знаешь, Степан, у меня сегодня расклад иной. Уж верь мне, за пустую трату времени, да за то, что столько вёрст отмеряли, с того мельницкого пана я возьму всё, что захочу.

            — Сначала то, — холодно ответил на высокомерные речи помощника Простов, — что я скажу. Умерь свой пыл, а то кичишься, как старый татарин? Ты прежде излови мишку, а уж тогда попробуй с него шкуру содрать! — Сотник косо посмотрел на осаженного его жёстким ответом и притихшего Ёгана. — Устали мы, — внезапно сменил он тон, — натаскались по чужим землям, скоро не то чужим, друг другу глотки рвать начнём за золото, да за камни.

По мне, так ну его этот Мельник. Повторяю, в тайном царёвом Указе ничего не сказано про то, чтобы литовские роды последней крови лишать. Всё остальное, что там отображено мы уж расстарались и сделали получше иных наших, это уж поверь мне. Эх, — горько выдохнул Простов, — точно говорю, устали мы. Видать, и правда, парень, пора нам поворачивать ветрила обратно…

Война с помощью Казика с трудом взобрался в седло, сказывались и потеря крови, и практически неподвижная рука, и бессонная ночь. Пан, морщась, устроился в седле и уже через миг, сопровождаемый верным слугой, стрелой вылетел за ворота. Одним махом они перелетели небольшой каменный мостик, и пошли к Патковицам намётом, напрямую через поле.

Одетый в один рукав камзол пана, надувался встречным ветром, словно пузырь и беспощадный холод жадно вцепился зубами в его свежую рану. Якуб прижимал к себе перевязанную руку, она болела, отводил в сторону, она болела. Когда же он, не зная как бороться с нарастающей болью, хлестнул коня и понёсся так быстро, что ветер стал закладывать ему уши, нестерпимая и беспощадная, она едва не свела его с ума. Наконец, не в силах больше терпеть, Война приструнил коня, и пустил его шагом. Казик, что отстал от пана, догнал его и выкрикнул, указывая куда-то вперёд: