Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Давно уже не было на Руси такого мощного поколенческого десанта, которое бы сразу расставило свои вехи в литературе, определило планку высоты, залило новое молодое вино в старые меха, а то и сами меха литературы, то есть формы и стилистику, каноны жанров изменило бы.

Как меня за эти минувшие десятилетия ни критиковали и слева, и справа за приверженность к так называемому «поколению сорокалетних», коим нынче уже под семьдесят, но всё больше приходит понимание того, что эти «дети 1937 года» были, может быть, самым талантливым поколением в истории русской литературы. Естественно, привязка лишь к одному году чисто условна, как всегда и бывает граница рождения поколения – это минимум пять лет. И я определяю эту границу рождения где-то с 1936 года по 1941 год – предвоенный период. В поэзии это: Николай Рубцов и Олег Чухонцев, Иосиф Бродский и Юрий Кузнецов, Белла Ахмадулина и Татьяна Глушкова, Александр Кушнер и Алексей Решетов, Тимур Зульфикаров и Владимир Высоцкий. Этот ряд можно продолжать на столь же высоком уровне и справа, и слева. От сугубых традиционалистов Владимира Фирсова или Валентина Сорокина до сугубых новаторов Виктора Сосноры или Михаила Еремина. Любое другое поколение такого мощного поэтического выброса не давало.

То же самое в прозе, в других жанрах литературы: Валентин Распутин и Андрей Битов, Виктор Лихоносов и Юрий Коваль, Александр Проханов и Владимир Маканин, Владимир Личутин и Венедикт Ерофеев, Александр Вампилов и Людмила Петрушевская, Юрий Селезнев и Валентин Курбатов…

Думаю, по художественной силе, по творческому потенциалу это поколение оказалось гораздо убедительнее тех же шестидесятников. Но то ли поистощилась земля русская, нарожав такую могучую компанию богатырей и богатырш, то ли эпоха, сопутствующая их взрослению, была уже не столь творческой (время застоя и загнивания), последующие тридцать с лишним лет я бы назвал эпохой одиночек.

Повторюсь, что на мой взгляд все сороковые, затем пятидесятые, далее шестидесятые, и вплоть до конца семидесятых, как годы рождения, не дали ни одной творческой плеяды, ни одного нового литературного движения. Рожденные в эти десятилетия или оказывались воинственными одиночками, или прислонялись к старшим поколениям, к тем же «сорокалетним». Кто-то был близок писателям-деревенщикам. К примеру, Петр Краснов или Вера Галактионова. Кто-то чувствовал себя своим среди амбивалентных писателей московской школы: Анатолий Афанасьев, Георгий Баженов, да и я сам, как критик, развивался вместе со своими старшими собратьями, гораздо меньше общался со своими сверстниками. Кто-то чувствовал себя вольно в среде андеграунда: Ольга Седакова, Олег Григорьев, Саша Соколов. Кто-то прислонился к аксеновскому «Метрополю»: Евгений Попов и Виктор Ерофеев…

Их разбрасывало и жизнью, и творчеством по разным углам литературного процесса. Но не было у поколения, рожденного в эпоху одиночек, своей «иркутской стенки», как у Распутина и Шугаева. Не было общих посиделок у Ахматовой, как у тех же «ахматовских сирот». Не случилось ни своего Вадима Кожинова, ни своей катаевской «Юности», ни своего викуловского «Нашего современника». Пробовали было смогисты: Леонид Губанов, Саша Соколов, Владимир Алейников, Юрий Кублановский, как раз из нашего первого послевоенного поколения, сплошь рожденные в 1946-47 годах, заявить о себе, как о новом литературном движении. Но были молча раздавлены и сверху партийными властями, и снизу официальной писательской общественностью, испугавшейся новых конкурентов, были замолчаны официальными левыми. Не дали Леониду Губанову стать лидером новой поэтической волны. Наступало застойное время одиночек. Юрий Кублановский уехал в эмиграцию, Юрий Галансков пошел по лагерям. Эдуард Лимонов бунтовал и в Харькове, и в Москве, и в Нью-Йорке, очевидно, готовя себя к будущей роли лидера НБП. Анатолий Афанасьев, чувствовавший себя весьма уютно в компании «сорокалетних», писавший тонкую психологическую прозу о несостоявшихся интеллигентах, с началом перестройки ушел в писание мрачных антиутопий, предчувствуя и мрак и глад в опустевшей России. Держались наособицу и провинциалы, прорывающиеся в столицу. Из Красноярска – Евгений Попов, Роман Солнцев, Олег Пащенко и целая плеяда фантастов; из Оренбурга – Петр Краснов; из Иркутска – Михаил Ворфоломеев; из Перми – Анатолий Королев, Леонид Юзефович, Алексей Иванов, Виктор Широков. Покорял Москву сухумский пассионарий Александр Потёмкин.

Рожденные позже, в пятидесятые, уже изначально чувствовали себя поодиночке. Все попытки того же несомненного природного лидера – Юрия Полякова – объединить в некую писательскую артель своих сверстников разбивались вдребезги. Вроде бы и рождены были где-то рядом: Юрий Буйда, Юрий Поляков, Юрий Козлов, Вячеслав Дёгтев, Петр Паламарчук, Игорь Тальков, и даже тот же Владимир Сорокин – 1954-55 годы. Но никто не назовет их одним поколением. Каждый из писателей творил и мучался в одиночку. Не искал соратников, не нуждался в них. У каждого был свой опыт вхождения в литературу, свои ориентиры. Вот уж кто мог повторить, как свои строчку стихов Юрия Кузнецова: «Я в поколенье друга не нашел…»

Впрочем, даже мои сверстники, рожденные как и я в 1946 году, не пытались после разгрома смогистов образовать какое-то содружество. Что, кроме года рождения, связывает питерского эпатажного, крайне независимого критика Виктора Топорова, актера и поэта, приехавшего из Ашхабада Леонида Филатова, Евгения Попова и Анатолия Королева, Александра Гаврилова и Николая Шипилова? Даже привычное разделение на почвенников и западников не давало почвы для единения. Не вижу особой близости между поэтами патриотического крыла Петром Кошелем и Николаем Шипиловым. Нет её и между либералами Евгением Поповым и Вячеславом Пьецухом. Каждый в эти десятилетия прорывался в одиночку.

К приходу в литературу рожденных в шестидесятые годы атмосфера всеобщего отчуждения ещё более усиливалась. Это уже были годы полного распада государства, распада семьи, распада личности. Скажем, трое из шестидесятых, несомненные лидеры, несомненные таланты – Павел Крусанов, Виктор Пелевин, Дмитрий Галковский, – они даже незнакомы друг с другом, и не стремятся к знакомству. Как отвечал Галковский в моем интервью с ним: «Я себя всегда чувствовал лидером, вёл себя как лидер и, наверно, был лидером. В обществе лидерами становятся только в результате всеобщего признания и наличия большой группы единомышленников. Я никогда не видел вокруг себя своего поколения. Только отдельных людей. Думаю, что поколения моих сверстников не существует. Оно целиком ушло в отвал. Может быть, появятся молодые…» Существуют его талантливые сверстники: Виктор Пелевин, Вячеслав Дёгтев, Павел Крусанов, Александр Секацкий, Михаил Елизаров, но, увы, как отдельные люди. Нет у них своей поколенческой плеяды. Разве что попытка сплотиться «питерских фундаменталистов» заслуживает уважения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});