Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

— Прости, но я сделала тогда это ради него… Ты счастливее! Он любил тебя!

— Счастливее?! — Нина повернула голову к стене.

— Прости, Нина, прошу тебя, я не хотела причинить тебе боль…

— Приходи к нам чаще, будем друзьями, — попросила Нина.

Маруся ответила не сразу.

— Сейчас я не могу. Потом. Хорошо?

Поднялась — прямая, подтянутая.

Только после ее ухода Нина поняла, что все время ждала встречи с Марусей и боялась этой встречи. Боялась воспоминаний.

Изредка с шумом врывалась Мара. Она изменилась. Полные в икрах ноги затянуты в шелковые чулки. Узконосые туфли. Самые модные. Губы накрашены сердечком. Мара показалась Нине восхитительно яркой и взрослой. Она, как обычно, говорила громко, с апломбом. Словом, всем своим видом утверждала законченную самостоятельность. И все же — все же! — в ее светлых блестящих глазах хоронилось обиженное недоумение и растерянность.

А Мара все сыпала словами, будто старалась что-то в себе заглушить. Нина, конечно, читала в газете про Королькова. Под рубрикой «В вузах» сообщалось, что студент первого курса физико-математического факультета Корольков скрыл свое социальное происхождение. Выяснилось — он сын жандарма. За обман и антиобщественное поведение Королькова из вуза исключили.

— Так ему, гадюке, и надо, — бушевала Мара, — вечно свой нос везде совал! Доносчик несчастный!

Нина с удовлетворением подумала: конечно, так и надо. Это Корольков решил тогда, быть ей в вузе или не быть. Но все это прошлое и теперь не трогает.

Ходить она еще не могла и часами просиживала в кресле с книгой, развернутой на одной и той же странице.

Как-то Натка, глядя с жалостью на сестру, сказала:

— Мне кажется, что ты спишь с открытыми глазами.

Глава тридцать вторая

В темную комнату через щель в ставне врывался луч. Если долго, пристально смотреть на щель, можно увидеть крохотные блестящие точечки и запятые. Судя по тому, что луч добрался до вьюшки печки, уже поздно. Но сегодня можно валяться хоть до вечера, все равно спешить некуда, сегодня у Нины выходной день.

Как только Нина поднялась, Нонна Ивановна устроила ее статистиком в управление железной дороги. Весь день Нина отсчитывала тонны грузоперевозок, перебрасывала вправо-влево костяшки счетов. Наискучнейшее в мире занятие.

В огромной комнате сидели, вернее восседали, степенные пожилые женщины и два старичка — розовый кругленький и желтый сухопарый. Все они к Нине относились доброжелательно, называли ее «деткой». «Не откажите в любезности, детка, отнести эту бумаженцию в кабинет начальнику». Почему-то они не любили ходить в кабинет к начальнику, молчаливому чопорному служащему, которого Нина про себя окрестила Беликовым.

Казалось, трудно придумать более скучных людей. Они подолгу могли говорить о болезнях, ценах, домашних заботах. Но более всего их интересовала чистка соваппарата. Газеты пестрели заголовками: «Чистка Марьянинского аппарата прошла вхолостую». «Чистка оздоровила советские органы» или: «Мы требуем вторичной чистки…»

В деревне порой забирала отчаянная тоска, иногда по пятам гнался страх, но там она была Нина Николаевна, а не «детка», там к ней приходили ученики — маленькие и большие, там ее ждали, ей надо было торопиться и думать, думать… А здесь — щелк, щелк…

Управление перешло на непрерывку — значит, по выходным дням можно не встречаться с Африканом.

Итак, выходной! Нина откинула одеяло и села в кровати. Тотчас появилась Данайка. Ткнулась холодным носом Нине в руку. Чем же занять выходной? Можно попытаться встретить Петренко. Последняя встреча с Анфисой была неприятной.

…Анфиса в кухне гладила белье. Нина сидела у окна, она всегда чувствовала себя неловко, когда кто-то работает, а она ничем не занята.

— Давайте я вам помогу.

— Сиди уж. С бельем мне сроду никто не угодит. В прислугах нажилась, так хоть какая-никакая польза: белье барыням выучилась стирать-гладить.

— Когда Иван Михайлович вернется из командировки?

— Я и сама позабыла, когда он дома ночевал. Все по командировкам ездит. Сама понимаешь, какая сейчас обстановка в деревне.

— А какая?

Знала бы, что последует за этим вопросом, держала бы язык за зубами.

— Ты брошюру товарища Сталина «Головокружение от успехов» читала? Неужели не читала? А «Ответ товарищам колхозникам»? Нет?! Надо же! — возмутилась Анфиса и тут же пересказала содержание брошюры. — Было бы тебе известно, — продолжала Анфиса, гоняя раскаленный утюг по белому полю простыни, — в нашем таежном округе наступил перелом: изменилось отношение к середняку, восстановлены незаконно лишенные в правах крестьяне, освобожден от налога весь рабочий и продуктивный скот. Колхозники получили семена и машины.

«Она говорит как на собрании, — подумала Нина, — а ведь о лишенцах Иван Михайлович давно с ней спорил». И не удержалась:

— Значит, Иван Михайлович был прав, когда спорил с вами. Значит, нельзя всех валить в кучу: и кулаков и середняков.

— Ты, про что недопонимаешь, не говори! — Анфиса, видимо, почувствовала себя уязвленной. — Мы тогда об другом спорили. Ежели ты партийный, то должон подчиняться вышестоящему органу. Ну да где тебе знать! — Анфиса с ожесточением помахала утюгом, чтобы разгорелись угли. — Ты, выходит, газеты не читаешь? А как же тогда ты в деревне работаешь? Как же проводишь политмассовую работу?

— Я уже не работаю в деревне, — и, не дожидаясь расспросов, пояснила: — Я в управлении желдора служу. Статистиком.

— Вот те нате! — Анфиса свистнула и с откровенной насмешкой спросила: — Испугалась классовой борьбы?

— Не знаю. Может быть, и испугалась. До свиданья.

«А я-то считала, что все мне теперь безразлично», — подумала Нина, спускаясь с крыльца.

Анфиса высунулась из окна и крикнула ей вдогонку:

— Ты наведывайся. Может, скоро приедет.

…И сейчас, вспомнив этот разговор, решила: «Не пойду к ним. Куда бы пойти? Куда бы пойти, чтобы все забыть? Но разве забудешь? Разве я имею право забывать?!»

Кто-то постучал в ставню. Данайка умиленно помахала хвостом — пришел свой.

— Рад, что застал, — сказал Коля.

Одет он по-походному: в сапогах, тужурке, за плечами вещевой мешок.

— У меня сегодня выходной. Что, опять в экспедицию?

— Да, приезжал за продуктами. Принес матери долг. — Он вынул из кармана тужурки деньги.

Они прошли на кухню. Нина подбросила в самовар углей. Коля закурил.

— Счастливый ты, уезжаешь, — сказала Нина, взглянув на Колю. Его смуглое лицо стало еще темнее от загара. — Возьми меня с собой.

И по тому, как он участливо улыбнулся, поняла — не возьмет.

— Не могу. Это не женское дело.

Ее сразу охватило безразличие. Налила стакан чаю и поставила перед Колей. Почему ей кажется, что вот такое раз уже было? Или что-то похожее.

— Я не начальник экспедиции. Поняла? Наш начальник не терпит женщин в экспедиции. Тут уж я ничего не могу поделать.

«Да, да, это уже было. Кто-то уезжал, а Коля отговаривал. Да! Лида!»

— Коля, а где Лида? Почему она никогда не пишет?

— Мне писала. Изредка. Лида самолюбивый человек. Жаловаться не станет. С ней всякие пертурбации случались. Кажется, она работает в каком-то издательстве художником и учится в студии.

Нина слушала и мысленно себя упрекала: как это она могла забыть о своей молоденькой тетке? Неужели обо всем можно забыть? Самая сильная боль — это та, что где-то внутри точит и точит.

— Послушай, ты давно не задавала мне мировых вопросов, — сказал Коля.

Нина поняла: он хочет отвлечь ее. С благодарностью взглянула на него. Спросила о первом, что пришло в голову:

— Скоро, по-твоему, мы социализм построим?

— Ну, брат, — засмеялся Коля, — ничего заковыристее ты не могла придумать. Знаю, что техника перевернет все вверх тормашками. Вот тут у нас курс верный. Ты читала, в Новосибирске строится новый завод Сибкомбайн — будет выпускать комбайны? — Коля сел на своего любимого конька — о технике он мог говорить сколько угодно.

Нина смутно представляла эту странную машину: сама косит хлеб, обмолачивает. Не сочиняет ли Коля? Он любил им, маленьким, подвирать.

— В Сибири в этом году будет выстроено девять новых заводов. Это вполне реально. Мы, геологи, знаем, какие ископаемые прячет в себе наша земля. Когда-нибудь матушка Сибирь заставит весь мир ахнуть. Что такое десять лет? А у нас уже есть Турксиб. Происходят чудеса. И все техника. Все газеты прокричали: «Заговорил Великий немой» — говорящее кино. Разве это не чудо? Я уже не говорю о радио. В этом мы обскакали Англию и Германию. — Коля взглянул на Нину и замолчал. Немного погодя сказал: — Ты, дева, меня не слушаешь. В каких облаках витаешь?

— Ни в каких.

— А о чем думаешь?

— Ни о чем, — она в самом деле не могла сказать, о чем думает.